— Говорят, что и Митин отец тут лежит, — тихо промолвила Любаша и чуть слышно вздохнула.
— Известно, что тут, — так же тихо отозвался Пашка. — Отец рассказывал, как он ночью на катере перебрасывал сюда с Тамани Митькиного отца вместе с другими десантниками. Это было, когда наши Керчь брали. Только… только никто уж из них не вернулся. Тут и полегли…
Все трое притихли. То ли они прислушивались к неугомонному пению цикад? То ли к извечному шуму и плеску морской волны? Или, быть может, именно в эту минуту их юных сердец коснулась мрачная тень минувшей войны?..
А солнце, как и раньше, обливало палящим жаром и степь и море, и небо было все такое же безмятежно голубое, бездонное, с неподвижно висящими в синеве белыми перистыми волокнами.
Пашка натянул козырек на лоб и, как Степе показалось, испытующе и строго покосился на него.
— Вот Митькин погиб… А твой-то воевал иль нет? — вдруг спросил он.
— Воевал! — Степа рассказал Пашке обо всем, о чем думал сам несколько минут назад, и почему именно его отец, когда его партия послала на работу в деревню, решил жить и работать в Пяти Колодезях.
Пашка удовлетворенно хмыкнул, одобрительно поглядел на Степу и протянул руку.
— Значит, наши батьки — боевые друзья, все воевали тута. И мы должны быть друзьями и во всем стоять друг за друга.
Степа взял руку товарища.
Это было крепкое мужское пожатие — сдержанное и строгое. Степа понимал, что дело тут не только в отце, а и в том, что отныне Пашка признавал в нем равного себе и достойного члена беспокойной и дружной семьи мальчишек приморского степного колхоза. И это радовало его.
Дальше двигались быстрее. Теперь Пашка пылил на дороге тележкой, а Степа с Любашей шагали по стежке, проложенной сбоку, возле самой пшеницы.
Когда отошли уже далеко, Степа оглянулся. Обелиск одиноко возвышался на берегу. Он стоял, как солдат на посту, и, казалось, охранял тишину и покой этой солнечной, мирной и щедрой земли.
Степа все ждал, что вот-вот появятся каменные карьеры, расположенные либо в балке, либо в холмистой гряде. Но сколько он ни оглядывался, справа по-прежнему ослепительно искрилось море, а слева тянулась степь. Изредка в траве мелькали какие-то трещины, иногда очень тонкие, извилистые, еле приметные, иногда же шириною с ладонь.
— Пойдем к морю, там прохладней, — предложила Любаша и свернула к берегу.
И в самом деле, на краю обрыва подувал свежий ветерок. Берег гудел от прибоя. Степа сбежал за Любашей к морю, плеснул несколько пригоршней воды в лицо, смочил разгоряченную голову.
