– Не будете ли вы утверждать, – спокойно продолжал Пилипенко, – что впервые видите эту куклу вуду?
– Конечно, буду! Черт, в рифму получается, разнервничался я тут с вами…
– И что вы не совершали над этой куклой никакого магического ритуала в день, когда был убит Лазарев?
Парщиков дико вытаращил глаза:
– Что я, чокнутый, что ли? Это Лилька такими делами увлекается, развлекается просто. Я наблюдал как-то… Колет какую-то глиняную бабу в колени и груди. Мне подарила брелок для машины, оберег. Ерунда все это.
– Никакая это, как теперь оказывается, не ерунда, – зловеще проговорил следователь, и Жаров с удивлением воззрился на него.
Неужели его прагматичный друг внезапно поверил в нечто такое, во что всю жизнь отказывался верить?
– Итак, повторение пройденного, – тоном учителя объявил Пилипенко. – В субботу вы с Косаревой ходили в кино. А как вы встретились перед этим?
– Что значит – как? Я просто заехал за ней и все.
– Вы поднимались к ней в квартиру?
– Не было необходимости. Просто посигналил у подъезда. До этого мы созвонились, она была уже готова. Спустилась вниз. Села в машину.
Пилипенко задумчиво разглядывал Парщикова, теребя свой подбородок. Жаров понял: его друг до предела напряг свой внутренний детектор лжи.
– Он говорит правду! – Пилипенко вдруг хлопнул рукой по столу.
– А зачем мне врать?
– Он не заходил в квартиру до похода в кино, не проводил ритуалов с куклой Лазарева.
– Ты уверен? – серьезно спросил Жаров.
– На сто процентов.
– Но тогда почему она…
– Молчи! – оборвал Пилипенко.
Парщиков непонимающе переводил свои выпученные глаза с одного на другого. Вдруг ухмыльнулся:
– Я что – в психушке?
Пилипенко не обратил внимание на его выпад.
– Продолжим, – сказал он. – Вы пошли в кино на девятнадцать тридцать. Из «Спартака» вы вышли в двадцать один ноль пять. Затем ты отвез женщину домой, поднялся к ней в квартиру… Неважно, чем вы там занимались, но это отняло не так много времени. Когда ты вернулся домой, то выяснил, что кто-то недавно стрелял из твоего оружия. Ты припер мальчишку, и он тебе все рассказал. В милицию не сообщил: ведь ты не какой-нибудь там американец, а наш человек, и живешь не по закону, а по справедливости…
– Допустим! – выкрикнул Парщиков. – Но вы же уже сказали: не будете судить меня за то, что я не заложил мальчишку.
– Нет, – спокойно сказал Пилипенко.
Жаров удивился. Только сейчас он понял, что друг вовсе не из милосердия заминает дело о недонесении, а по какой-то иной причине.
