ГРАФ. Да никак ты вознамерился убить меня в этой своей байке? Это попахивает предательством.
ПФИТЦ. Но это же отнюдь не ваша история, но история моего отца. Будь это ваша история, все могло бы повернуться совсем иначе. Когда Ганс открывал эту дверь, что бы вы ожидали там увидеть? Полковника в объятиях Лизы? Или вы предпочли бы, чтобы полковник лежал на этой кровати один, спал без задних ног, а оказавшаяся лунатичкой Лиза разгуливала бы где-нибудь по крыше? Или вы ожидали увидеть Лизу одну, а полковник вышел бы, со все тем же намерением облегчиться, во двор, оказался бы в самой гуще завязавшегося вскоре сражения и продемонстрировал в нем чудеса доблести?
ГРАФ. Любая из этих историй была бы предпочтительней прискорбной и бесславной смерти полковника.
ПФИТЦ. Но ни одна из них не была бы историей моего отца. А потому дозвольте мне дорассказать ее вам.
Ганс и Лиза так и смотрели на окровавленное тело полковника, пока их не вывел из оцепенения громкий нетерпеливый стук — внизу кто-то барабанил во входную дверь. Затем стали слышны голоса, оравшие что-то на незнакомом языке. Это были вражеские солдаты! Ганс вошел наконец в спальню Лизы и прикрыл за собою дверь; затем, проявив, как это часто бывает с людьми, попавшими в критические обстоятельства, совершенно неожиданную силу и присутствие духа, он перетащил тело полковника к двери, чтобы хоть немного затруднить врагам проникновение в комнату, где им с Лизой оставалось только возносить Господу молитвы о спасении. Тем временем входная дверь была взломана, снизу доносились звуки падающих и разбивающихся вещей — как обычно то и бывает, когда мародеры обшаривают дом в поисках поживы. Вражеские солдаты были вдребезги пьяны и непомерно горды своей неожиданной победой. Затем послышался громкий, быстро приближающийся топот — обутые в тяжелые сапоги люди поднимались по лестнице.
Старой женщине, спавшей за стенкой, было уже ничем не помочь, Лизе же и Гансу оставалось одно — залезть под кровать, ибо никакого иного укрытия в комнате не было. Кровать была тяжелая, с деревянной рамой, поперек которой были натянуты крепкие веревки, на которых покоился плотный из конского волоса матрас, однако места под рамой было так мало, что они едва сумели туда втиснуться, причем узость кровати вынудила Ганса лечь на Лизу — бок о бок они там просто не помещались. Едва успели Ганс с Лизой спрятаться, как один из солдат начал толкаться в дверь; не добившись успеха, он громким криком подозвал на помощь своих дружков. Совместными усилиями они открыли дверь, отодвинув ею безжизненное тело полковника, ворвались в комнату и дружно загоготали, увидев, что мешало им сделать это раньше. Будь вражеские солдаты потрезвее, сохрани они хоть какую-то способность к логическим рассуждениям, они, несомненно, догадались бы, что присутствие за закрытой дверью этой жалкой фигуры неизбежно предполагает присутствие там же убийцы, ибо иных, кроме этой двери, у Лизиной комнаты не было. Однако такая мысль даже не пришла солдатам в голову — возможно, они решили, что полковник сам напоролся на свою шпагу, или попросту были настолько пьяны, что вообще ни о чем не думали. Они оттащил труп вниз (печальный этот спуск сопровождался стуком полковничьих сапог, волочащихся по ступенькам) и оставили валяться во дворе. Вернувшись на второй этаж, они быстренько разделались с глухой старухой (снова душераздирающий звук стаскиваемого по лестнице трупа), а затем, завершив свои славные подвиги, решили отойти ко сну.
