Душевное заболевание породило у Спонтини иллюзию, что он не автор своей собственной книги, а один из ее персонажей. Он видел себя то князем, то подозреваемым слугой, а вдобавок вообразил целую группу авторов, ожесточенно борющихся за контроль над его душой. В конечном итоге Спонтини твердо уверовал, что он вообще не существует иначе, как в мыслях других людей. Кризис разрешился трагическим образом: Спонтини зарезал свою жену, решив, по примеру князя Рудольфа, что она ему изменяет. Арестованный на месте преступления, он прокомментировал случившееся словами: «Вот и конец повествования». Признанный невменяемым, он был помещен в дом для умалишенных, где и продолжал работу над тем, что получило позднее название «Афоризмы», вплоть до своей смерти, последовавшей через полтора года. За дальнейшими подробностями обращайтесь к полной биографии.
Странно, с какой это стати взялся Пфитц за такую книгу? А может, потому-то имя Спонтини и было стерто с этого плана? Третий персонаж постепенно разворачивавшейся истории графа Зелнека приобретал тревожащие черты. Завтра нужно будет разузнать о нем побольше.
Теперь Шенк позволил себе достать из-под подушки драгоценный конверт. Запах у него был как у любой канцелярской бумажки, никаких ассоциаций с нежной кожей жизнеописательницы. Отрывая краешек конверта, Шенк надеялся найти там какое-нибудь объяснение ее вчерашнего отсутствия, но в записке не было об этом ни слова. «Принесите еще о Пфитце». Вот и все. Ни благодарности, ни извинения.
Шенк встал и оделся. День, конечно, прошел по-дурацки, но зато голова теперь не болела, и вообще хватит прикидываться инвалидом. Услышав, что Шенк хочет перебраться к себе наверх, фрау Луппен пришла в полный ужас, однако все ее мольбы, чтобы он не подвергал себя такому риску, ведь болезнь еще не прошла и обморок может повториться, остались гласом вопиющего в пустыне. Дурное самочувствие Шенка никоим образом не было связано со вчерашней травмой.
Поднявшись в свою комнату, он снова сел за приставленный к окну столик. Чернильница и стопка бумаги были на прежнем месте. Она просила принести еще. Шенк обмакнул перо и начал писать вторую часть истории Пфитца.
ГРАФ. А каков он был, твой отец-стекольщик?
ПФИТЦ. Позвольте мне пересказать вам мое самое первое о нем воспоминание. Отец сидит в дальнем углу комнаты, пересчитывает разложенные по столу монеты. Мать что-то шьет. И вдруг он поворачивается, хватает ее за талию и начинает целовать.
