Он положил на ее стол исписанные листы с объяснением, что получены они в Литературной секции от некоего переписчика. Нельзя полностью ручаться за точность этого материала, но он продолжит розыски. Жизнеописательница выразила свою благодарность и сказала, что ознакомление с текстом займет некоторое время.
— Так мне зайти попозже? — спросил Шенк.
— Может оказаться, что я еще не все прочитала. Почему бы нам не встретиться сегодня вечером?
Эти слова настолько поразили картографа, что он даже не сразу обрадовался. Задуманный им план сработал идеально; более того, теперь жизнеописательница брала инициативу в свои руки, и настолько уверенно, что это почти пугало. История, сочинение которой стоило Шенку бессонной ночи, была не более чем предлогом, позволившим ему и ей подойти к этому моменту сговора. Теперь оба они вовлечены в совместно сплетенную интригу, дальнейшие последствия которой приятно щекочут нервы своей неопределенностью.
Она встретит его после работы у главного входа. Затем жизнеописательница вернулась к разложенным на столе бумагам, Шенк же пошел к себе вниз.
Шенк работал над картой дренажных и канализационных сетей Ррайннштадта. В запутанной паутине линий, изгибавшихся и свивавшихся подобно змеям в гнезде, ему неотвязно мерещились контуры двух потных, слившихся в объятиях фигур; день казался ему огромным и невыносимо медлительным, как вялая, полусонная рептилия, его нетерпение узнать, что будет вечером, растягивало время до последнего мыслимого предела, было даже странно, что оно не рвется.
Но кроме дренажей и канализации у него были и другие, более важные дела. Как там Пфитц? Шенк еще раз достал план, с которого все началось, еще раз изучил комнату, где ночевал граф. Рассматривая фигуру, лежащую рядом с графской кроватью, он заметил следы стирания и перерисовывания. Да и имя «Пфитц» было написано иным почерком, чем все прочие примечания на карте. Кто его сюда положил? Вполне возможно, что герр Бальтус унес ответ в могилу.
Шенк пытался найти хоть какую-нибудь мелочь, которая могла бы стать ключом, он рассматривал план на свет, изучал его с оборота. И старания его не оказались бесплодными: рядом с неряшливо прорисованным контуром, обозначавшим, скорее всего, одеяло, под которым спал Пфитц, обнаружились еле заметные вмятины от стертых букв. Шенк удвоил свои старания и в конце концов разобрал бывшую здесь прежде надпись. Спонтини.
Вот и еще один персонаж истории графа, еще один фрагмент, который нужно так или иначе использовать для построения картины, включающей — в сладостной перспективе — его единение с жизнеописательницей.
