Он присаживается. На лице спокойная готовность все понять и принять к сведению или к исполнению.
– Коньячка? – предлагаю я.
– Спасибо. – Он отрицательно мотает головой, на лице в этот момент появляется извинительная улыбка.
– Ладно, тогда к делу!
Я включаю настольную лампу. Она вспыхивает и снова притухает. Дрожит, родимая. Спрашиваю:
– Видишь?
– Контакт плохой?
– Дешевое электричество. Помнишь, мы заставили Казимира брать меньше денег за киловатты. Это его месть. И кому? Мне!
Светлов задумывается. Он смотрит на стол перед собой, но зрачки его медленно и синхронно ходят то влево, то вправо.
– Прямых рычагов воздействия на него нет, – мрачно произносит он, поднимая глаза. – Когда можно было его урезонить, прошлый президент приказал «не трогать и дать возможность развиваться». Вот, развился.
– А непрямые рычаги воздействия? – интересуюсь я.
Снова зависает минутная пауза. Светлов думает. И снова отрицательно качает головой.
– Аккуратно не получится, а громко нельзя. Инвесторы перепугаются.
– Так что же, мне глаза портить? – Я снова киваю на мигающую лампу. Потом выключаю ее.
– Я подумаю, – обещает Светлов.
– Может, вставить его в следующий список «Чужих рук»?
– Нельзя, он не государственный служащий. А у нас по договору только госслужащие среднего и старшего ранга удостоены этой «чести».
– Вот мудачество какое. – Я огорчен. Мне обидно, что я, президент, ничего не могу предпринять против зарвавшегося олигарха с криминальным прошлым. – Ты знаешь, мне, оказывается, его камера снилась! Во всех подробностях. И при этом я ведь и не знал, что он две недели сидел!
– Сидел? – Светлов оживает. – А по какому делу?
– Спроси у генерала Филина. Он расскажет.
Движение мысли снова прочитывается на лице Светлова, при этом глаза выражают спокойную надежду на успех.
– А как ты думаешь, почему мне снилась его камера?
– Не знаю. – Генерал Светлов облизывает сухие тонкие губы. – Но могу подыскать хорошего парапсихолога, из наших.
– Подыщи! И еще, кстати, проблемка. Поярковский приезжал. Россия озабочена всплеском активности римских католиков. Говорит, в Ватикане сейчас обсуждается вопрос регистрации какого-то чуда, произошедшего у нас тут, в Украине.
– Узнаю, завтра доложу! – Светлов поднимается. Замирает на мгновение в парадной стойке и выходит.
Ему удается улавливать точный момент окончания разговора. Его ни разу не приходилось выпроваживать или опускаться до языка жестов.
Рабочий день президента окончен. Его можно было бы и продолжать, почти бесконечно. Потому что там, на столе у помощника, лежит два десятка килограммов свежеиспеченных указов и документов, ждущих моей подписи. Но подписывать не читая я не буду. А читать не хочу. По крайней мере, сегодня. Сегодня я хочу побыть один дома, на Десятинной. Сегодня меня все достали. И особенно этот Поярковский. День получился длиннее обычного, он словно растянулся на неделю.
