Любого мужчину, в том числе и с планеты Дарк, такая фраза, да еще и прикосновение теплых женских рук успокоили бы. Или по крайней мере, заставили подумать о другом и действовать соответственно.
Любого… Но подле Цирин был Наш Герой (да, да, с большой буквы и оба слова.)
Борис смотрел перед собой, пытаясь понять в чем причина душевного дискомфорта. Наконец, сказавши "Я ненадолго", он вылез из постели и отправился на кухню пить холодный чай, но уже после первых глотков почувствовал настоятельную потребность заменить буроватый напиток рюмкой водки, что за отсутствием последней было совершенно невыполнимо. Имелся, правда, чисто теоретический вариант — обратиться к соседу Лехе, но…
И тут Борис вздрогнул.
Борис вскочил из-за стола.
Борис заходил из угла в угол кухни.
Шагал, круто уворачиваясь от острых мебельных углов, при том, что двигался, сугубо на "автопилоте", ибо и кухни толком-то не видел — перед глазами маячило худое, с многолетней щетиной, лицо соседа.
Леха… Алексей Аристархович Краеугольный — вот кто оказывается был причиной его тоски. Вот кто не давал покоя…
А вы никак помыслили — ностальгия? Березки ля рюс и "наличники резные на личике Рязани"? Хорошо кабы так! Сколь изящно смог бы я воспользоваться этим, тонко живописуя треволнения души Борисовой. Чего бы не накрутил, не навертел, постаравшись сугубо… Ан нет. Все сошлось на алкаше. Врать же не приучен, извиняйте…
Ударившись коленом об угол табуретки, наш герой, наконец-то, остановился. Перед ним в раме дверного проема, одетая только в южный загар, стояла Цирин. Взгляд ее полнился тревогой.
— Какая ты красивая, — прошептал Борис. — Ах, какая ты красивая.
— У тебя дурное настроение, — послышалось в ответ. — Боишься предстоящего перелета?
— Нет.
— Сомневаешься в том, что я говорю правду?
— Нет, нет.
— Все еще ревнуешь меня к тем троим?
— Нет, боже мой, конечно же нет.
— Тогда что с тобой происходит?
— Не знаю… Чушь какая-то в голову лезет. Ерунда.
— Расскажи, — Цирин шагнула к нему. — А хочешь я прочту твои мысли?
— Нет! О, нет! — предложение это показалось нашему герою столь противоестественным, что он отпрянул назад, угодив точнехонько на табуретку (Откровенно говоря, автор лично позаботился о том, чтобы Борис Сергеевич, представлявший в данную минуту всех нас, земную, если хотите, цивилизацию, не оказался на полу в пасквильной и противоестественной позе. Двигать же мебель внутри собственного рассказа — что может быть проще?)
