Одна из двух вольер служила нам потом песочницей. Мы пекли в ней пирожки и куличики, строили рыцарские замки, рыли шахту к центру Земли.
А после занятий в воскресной школе устраивали всемирный потоп.
Другая огромная клетка, с южной стороны от дома, была переоборудована в садовую беседку. Там, на цветастой раскладушке, под верблюжьим одеялом цвета кофе из Шарм-эль-Шейха (подарок Франца на день рожденья) с весны до осени спал днем отец, запыленный и усталый после ночной работы.
Стены беседки были выкрашены в желтый цвет. Словно лежишь внутри яйца. Когда отец засыпал, мать задергивала занавески, вьющиеся розы послушно росли вдоль водосточного желоба. На полке над изголовьем раскладушки постепенно накапливались жирные пятна — простительная небрежность, не заметная в тени листвы, — красные, как розы, затычки для ушей.
Отсюда однажды вечером отец вернулся в кухню бледный, едва держась на ногах, с верблюжьим одеялом на плечах. Как будто пришел с войны.
Во сне с ним случился рецидив. Врачи называли это эпилепсией.
В сумеречном пространстве большой вольеры, когда вампиры, серебристо-серые летучие мыши, на бреющем полете шумно возвращались на свои наземные базы, мы с Соней ныряли в царство любви. Мы вкладывали друг другу пальцы рук между пальцами босых ног и с наслаждением нюхали их, пока не засыпали.
Трое братьев Сони охраняли наше любовное гнездышко, пока ее отец торчал у шорной мастерской и кормил свою механическую чесалку конским волосом. Этот черный волос вылезал у него даже из выреза рубахи.
Каждое лето он заново набивал для всей округи слежавшиеся матрацы — полосатые, в цветочек, в горошек. Засаленный тик он отдавал нам, для индейских вигвамов. На походном костре тлел взморник — трава, отгоняющая слепней.
Зимой мы скакали по низкой мастерской на сломанных конских седлах, отданных в починку здешними фабрикантами. Или сидели на корточках, как покорные туземцы, дурея от клеевых испарений нашей кожаной резервации.
Но в тот вечер Сонины братья целый день уклонялись от исполнения своего долга и в конце концов заснули, побросав охотничьи копья. Так что родители на руках понесли нас домой, спать.
Их путь пролегал мимо бывшего рыбного пруда (дедова эпоха экзотических птиц плавно перетекла в эпоху зеркальных карпов). Когда рыбный сезон кончался, пруд становился бассейном, где мы обычно плескались. Когда дикие карпы сбрасывали чешую и голые, задом наперед, устремлялись к бетонированному стоку, вода искрилась всеми цветами радуги, как костюм белого клоуна.
