Держась за руку отца, держась за руку матери, между двумя черными зимними пальто деда и бабушки, я снова и снова повторял по буквам странное обозначение, данное моему брату. Дитя Ренц.
Взрослые плакали у могилы, но со временем они плакали все реже. И все реже ходили на кладбище. Свадебная фотография, на которой беременность невесты, наверное, уже читалась как тень на ее лице, никогда не стояла на буфете у нас в комнате.
Сначала там цвели бегонии, потом мать-и-мачеха, потом герань, дольше всего держался розовый куст. Пока рассохшийся крест не оказался однажды в сарае рядом со свиным корытом и никто в семье, в общем-то, не знал, что с ним делать.
Лет через десять он, вероятно, вместе с велосипедом и дровами, верстаком и помятой бензиновой канистрой, растопкой и шинами от «харлея» перешел к новому хозяину усадьбы, которая вскоре во второй раз сменила владельца, прежде чем окончательно сровнялась с землей.
Все внутри меня сжимается, я склоняю голову, чтобы снова не стукнуться затылком о дверной косяк пустого свинарника, как тогда, когда в полутемном хлеву я разбил свою копилку с монетками по пятьдесят раппов. И продолжаю вспоминать.
Монетки горели в кулаке, прожигали ладошку насквозь. Тут-то я и понял, что имели в виду взрослые, когда утверждали, что не в деньгах счастье.
Дабы скрыть свое кощунственное деяние, я с размаху швырнул теплые медяки на свежий снег и вознес страстную молитву Якобу, пусть он Бога ради уничтожит их раз и навсегда.
Когда снег растаял, монеты снова безжалостно засверкали на солнце. Я испуганно подобрал их.
Нехорошо, Лукас, сказал отец.
Он стоял со своей рисовой метелкой в руке на шиферной крыше мучного амбара, где осталась лежать часть моего богатства, и глядел на меня сверху вниз.
Проклятый Якоб, подумал я.
В песке сгоревшей вольеры сидел, как всегда нахохлившийся, воробей.
Говорят, что птицы орали так, что их было слышно в соседней деревне. Экзотические пернатые в клетке трепыхали горящими крыльями, дед с садовым шлангом в одной руке и топором в другой одновременно гасил огонь и забивал птиц, а из нижней деревни уже доносился звук «Мартинова рога» — пожарной сирены.
Один пересмешник без головы перелетел через садовую ограду на железнодорожное полотно, где его между ржавыми рельсами и нашел потом путевой обходчик.
А поджигателей так и не нашли. Дед же с тех пор перестал разводить птиц, которые своими скрипучими проклятьями изо дня в день только нервировали соседей.
