Однажды апрельской ночью случилась гроза, ручьи вышли из берегов, с домов снесло крыши, картофелины выплыли из подвалов, обломившиеся ветки елей разорвали пополам воздушный контактный провод железной дороги, и один конец упал и угодил в рыбный пруд.
было написано на желтых щитах с черным черепом, ухмылявшимся с каждого столба. Мы не прикасались к мертвым животным.
В безоблачные летние дни чистый водоем с его прозрачной, синей водой делал легкими кости моего младшего брата, тяжелые, как свинец.
Он лежал, распростершись в пруду, на груди черный автомобильный шланг, под головой, как нимб святого, пробковая тарелка, и страшно пугался, когда мы стреляли над его животом из воздушных ружей, отгоняя сорок с маминых грядок.
Иногда над сточной трубой всплывали красные животы тритонов и тоже приводили его в ужас. Водомерки задевали его тонкими длинными ногами, а иногда на белой коже оставляла ожог саламандра.
У нас в родне брата называли Солнышко.
Он не закричал, когда рядом с ним всплыла рыжая кошка. Это я утопил ее, чтобы освободить его от злости, которую он никогда не мог излить на нас. А мы — на него.
Любовную беседку мы называли Восток.
Франц, сунь руку в огонь, пусть она нам посветит!
По неосторожности Франц, играя с ножом, острие которого он пропускал между растопыренными пальцами руки, как барабанную палочку, уже лишился мизинца. С тех пор он с еще большим рвением совал в огонь свою «аварию» — так он это называл.
Он вылил на палец керосин и поджег его своей зажигалкой. Мы испугались и расхохотались, он тоже рассмеялся и быстро сунул горящий палец в карман своего синего комбинезона, чтобы сбить пламя, одновременно свободной рукой вытащив из левого уха зажженную сигарету. Парни-шорники пришли в восторг.
Тот, кто никогда не видел, как Франц разгуливает на руках по нашему дровяному сараю, кто никогда не встречался взглядом с морской русалкой, обвивавшей своими чернильными руками его берцовую кость и медленно уплывавшей вверх под закатанной штаниной, тот не принадлежал к избранному кругу посвященных. И для такого олуха не было места на заднем сиденье его «харлея». В хорошие дни Франц выкатывал свой драгоценный мотоцикл из мастерской на солнце, дабы мы, самые отважные и самые обремененные жизнью, смогли воспарить на его роскошном сиденье, освобождаясь от всех земных тягот и забот.
Клейма счастья — вот что украшало наши бедра и лодыжки, когда на длинном вираже за сыроварней Винона, уступая центробежной силе, мы прижимались обнаженной плотью к горячим выхлопным трубам.
