Втянув голову в плечи, Егорка подошел к столу и поставил кружку:
— Вот они… дрожжи…
Не взглянув на стол, мать строго спросила:
— Где тебя черти носили?
— Ждал.
— Кого?
— Крестную. Ее не было дома.
— Почему не попросил у крестного?
— Он с самого обеда пропадает на своих верстах.
— И ты ждал?
— Ага, все время сидел, на крыльце и ждал.
Мать поднялась на ноги и взяла в правую руку отцовские штаны, обжав их пальцами в самом узком месте — внизу штанин. Судя по ее поведению, можно было подумать, что разговор окончился благополучно. Сейчас она выйдет за двери, стряхнет ниточки и лоскутики и повесит штаны на гвоздь. Потом поставит на стол крынку с молоком, стакан, положит краюху хлеба и скажет: «Проголодался, небось, сынок? Ешь как следует и спать»… Ни молока, ни хлеба он не хочет — сыт по горло, — но есть все же придется, иначе сразу станет ясно, что он поужинал, и тогда все вранье выплывет наружу.
Мать действительно пошла к двери, но поравнявшись с Егоркой, вдруг остановилась:
— Где же была крестная?
В самом деле, куда же она уходила? Мысли в Егоркиной голове заработали с лихорадочной быстротой. Требовалось найти для крестной такое место, откуда она не могла скоро добраться до разъезда. И такое место нашлось:
— Ходила в Левшино.
— В Левшино? — удивилась мать. — К кому?
Егорка не растерялся.
— К Кузнечихе, за ребеночком. Устала здорово. Дорога плохая, потому что дождь сыпанул, грязища непролазная…
— Когда же она уходила?
— Днем еще. Накормила крестного — и туда.
— Так… Так… — мать подвинулась вплотную к Егорке. — А почему же, когда я выбегала за тобой на крыльцо и наказывала, чтобы ты не задерживался, из трубы крестинной квартиры шел дым?
— Дым?.. Забыла потушить огонь, — ляпнул Егорка.
— Она, что же, с ума сошла, затопила печку, а сама ушла в Левшино?
Никогда нельзя узнать путей, по которым родители добираются до правды, никогда.
Егорка уставился в пол и молчал. Мать схватила его левой рукой, а правую руку, в которой были штаны, подняла высоко-высоко, а затем опустила. Сначала Егорку обдуло ветерком; а потом штаны прикоснулись к его спине. Вслед за первым ударом последовал второй, третий, и пошло, и пошло. Опуская отцовские штаны на Егоркины бока, мать приговаривала:
— Не ври! Не ври! Не ври!
Егорка вывертывался, подпрыгивал, кружился вокруг матери и выкрикивал:
— Не буду! Не буду! Не буду!
Отвесив столько ударов, сколько считала нужным, мать подвела Егорку к открытой двери и толкнула его в спину:
