В палате сидел самый старший из монахов, не у постели, а возле окна, склонившись над своими четками. Он поднял взгляд, и Томмасо показалось, что он смотрит на него обвиняюще. Старик никогда ему не нравился, он был совершенно не похож на сестру Магдалину — ни прощения, ни ласки.
— Хорошо, что вы пришли, — сказал монах.
Томмасо обошел вокруг кровати. Мама совсем не изменилась.
— Когда?
— Около часа назад.
— Она была одна?
— Сестра Магдалина заходила к ней, прежде чем уйти домой. Когда мы зашли в следующий раз…
Он замолчал. Все было сказано: госпожа Барбара умерла в одиночестве.
Слезы подступили незаметно — и напрасно Томмасо ожидал, что они принесут облегчение. Несколько мгновений он беззвучно всхлипывал, потом начал судорожно хватать ртом воздух, позволил легким вступить в силу и выразить боль звуком. Монах встал у него за спиной и положил руку на его правое плечо. Это было приятно, как раз то, что Томмасо сейчас требовалось.
— Я очень жалею, что меня при этом не было, — пробормотал он.
— Она просто тихонько заснула. Это лучшая смерть. Лучшая смерть. Томмасо пытался отыскать значение этих слов в своих перепутанных мыслях.
— Лучшая смерть, — повторил монах.
— Да.
Томмасо взял в свои руки мамину холодную ладонь. Маленькие косточки, так тяжело работавшие всю жизнь, были сжаты в кулак, из которого выпала вдруг десятицентовая монета. Блестящая маленькая монета лежала на одеяле, и Томмасо поднял на монаха удивленный взгляд. Тот тоже заметил монету. Томмасо перевернул мамину руку, осторожно разжал пальцы и нашел еще две монеты: пятьдесят и двадцать центов.
— Почему у нее деньги в руке?
Монах пожал плечами:
— Надо спросить у Магдалины. Мы уже пытались ей звонить, так что наверняка вот-вот дозвонимся.
Томмасо сидел в нерешительности с тремя монетами в руке. Эта загадка с монетами как будто бы приглушила боль. Почему его умершая мама сжимала в руке восемьдесят центов? Томмасо переложил монеты в карман, повернул мамину руку и уложил ее на одеяло ладонью вниз, как вторую.
Нёрребро, Копенгаген
Нильс собрался постучать в дверь, и Ханна подняла воротник.
— Ну что, похожа я теперь на полицейского? — спросила она.
Он улыбнулся.
— Вы, главное, дайте мне самому вести разговор.
Он постучал. Никакой таблички не было, Карл написал свое имя фломастером прямо на двери. Внутри послышался шум, но им никто не открыл. Нильс расстегнул куртку, чтобы при необходимости быстро выхватить пистолет.
— Полиция! Откройте дверь!
