— Маша! Мать! Ну, давайте-ка подыматься! — крикнул он дочери и жене, выскочил из постели на дующий холодом пол, приговаривая про себя название этой призывной статьи.
Маша сразу проснулась, будто находилась где-то очень близко и ждала, чтобы кончить это безынтересное дело; тут же стала натягивать лифчик, чулки.
Жена потянулась и заленилась, не хотела еще просыпаться из тепла на работу.
«Пусть полежит», — пожалел ее начальник (ему человеческое было не чуждо, хотя зачастую и непонятно) и стал помогать одеваться Маше.
Невысоко над коленками чулки у нее прицеплялись к красивым красным резинкам с белыми львами. Маша все время оттягивала эти резинки и смотрела на всякие превращения львов.
— Это львята, — говорила она и не трогала резинку.
— А сейчас это лев. — Она растягивала ее, лев удлинялся, становился пузатым и опять возвращался в размер — будто прыгал.
— Ты скорей! — торопился начальник.
— А зачем? — удивлялась Маша. — Зачем мне скорее?
— Я встаю, я уже, — бормотала жена, ласково гладя себя по животу и вкруг бедер поверх одеяла.
В них обеих было что-то, неясное для начальника, с самого их появления в его жизни.
«Иди, вернись... вернись!» — приговаривал начальник, повторяя про себя быстрее и быстрее, начиная вдруг понимать, что нуждается снова, с самого утра, в другой, более скорой жизни, уже отвык от нее за прошедшую ночь, и уже ему трудно, мучительно жить, одеваться, ждать, пока согреется завтрак, ехать трамваем и лишь тогда наконец добраться до того стремительного, быстрого дела, где только и получал он необходимое спокойствие для себя.
Он вдруг бросил одевание Маши, наскоро умылся и, не став даже есть, выбежал на улицу, покричав в коридоре что-то вроде: «я тороплюсь» или «мне уже надо».
Выйдя на улицу, он думал, что будет дрожать, и заранее сжался. В нашей сырости холод нельзя выносить.
Но на улице бойкий мороз только тронул начальнику щеку, да слепил друг с другом обе ноздри, чтобы он не дышал очень громко и самовольно, а от остального мороз отскочил, потому что в остальном начальник был хорошо упакован от воздуха. От этого у него поднялось настроение, по телу опять появилось довольство.
Довольство в теле, когда оно есть — например, после душа или если тебя миновало несчастье, — очень работает внутри, как будто новый мозг, и тело слушается его, гоняет какие-то круговые соки, занимает хорошие, легкие положения, делает быстрые позы, спешит.
Чаще всего начальник чувствовал это, если делал что-нибудь быстро, — уж он заметил.
