— Ты говоришь так, — отвечает Шакире, — потому что ты ему не сестра. Зачем это человеку из нашей семьи позориться на всю деревню? Не такая наша семья. Миргасим, прошу тебя, Миргасим…
Ещё неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы вдруг из-под плаката не выскочила длинная Разия.
— Отпустили меня, отпустили! Мама домой пришла, сказала — иди в поле! Кому помочь? — и ухватилась за другой шест. — Я помогу тебе, Миргасим!
Ну и смеху было! Миргасим так смеялся, что чуть живот у него не лопнул.
Побежал он обратно к мальчишкам:
— Мы и без плаката победим. Нельзя, чтобы девчонки больше нашего собрали.
Молча ворошат солому мальчики, не разгибая спины работают.
Даже Миргасим примолк.
А солнце своё дело знает, к речке оно спускается, небо поджигает.
— Бетте, беткен! Кончили, — говорит Зуфер. — Айда к весам! Темирша впереди, Миргасим позади.
Это, конечно, справедливо, а всё-таки обидно. Виноват разве Миргасим, что Темирше в соломе много колосьев попалось, а ему всего только один колосок? Кому какое счастье.
«Мой один колосок тяжелее, чем десять других. Там каждое зерно было не простое, золотое…»
Миргасим ободрился, глаза его сияют:
«А вдруг в самом деле зёрна не простые? Эх, надо было этот колосок пометить, чтобы среди других он не затерялся! Как его теперь найдёшь, как узнаешь?»
Миргасим вдруг притих, шаги замедлил, голову опустил, вниз смотрит. Потерял он здесь что или нашёл?
Да, нашёл. Увидал колышки, в землю вбитые, и отца вспомнил, как прошлой осенью стоял он здесь, на узкой меже, и глядел на только что вспаханную и разрыхлённую граблями делянку.
«Что у тебя в руке, папа?» — спросил Миргасим.
Отец протянул ладонь, на ней лежало несколько зёрен озимой пшеницы.
«Смотри, сынок, каждое зерно — с воробьиное яйцо. Уже седьмой год зёрна для опытной делянки отбираю. Первый раз посеял, когда ты родился».
«У воробьев яйца куда крупнее».
Отец захохотал:
«С воробьиное яйцо — это я маленько прибавил. А всё же каждое зерно почти вдвое тяжелее наших местных сортов. Не веришь? Можно взвесить».
Осторожно, бережно опускал отец эти тяжёлые, твёрдые семена в жирную рыхлую землю.
Вынимал из кисета по зёрнышку, как жемчужины: положит и умнёт землю пальцами.
Потом поставил колышки, заметил день, число…
«Будущей осенью, — мечтал вслух отец, — если всё хорошо будет, засеем этой пшеницей гектара, два, а там… Эх, Миргасим! Понимаешь, что будет, когда пустим эту пшеницу на колхозные поля? Там, где рос один колос, вырастут два. Понимаешь?»
