— Наш договор, может быть, и абсурден, но это договор. Ты был волен не соглашаться.
— Я был волен? В концентрационном лагере?
— Ты мне дал обещание. Я требую, чтобы ты выполнял его.
Он открыл дверь.
— Эти маленькие славные дамочки, — пробормотал он. — Эти грязные маленькие славные дамочки. Выставят тебя на смех и все. А заодно и меня тоже.
Ночь.
Их губы, наконец, разъединились.
— Я люблю тебя, — сказала Сандра.
Андрасси наклонился, прижался губами к ее шее. Ее голова была откинута назад, и шея ее была твердой и напряженной. Андрасси слегка прикусил ее. Она издала тихий стон и еще сильнее повернула голову в сторону. Андрасси нежно покусывал ее все дальше и дальше, почти в самый затылок, в то место, где начинаются волосы.
— Как хорошо, — сказала она. — Еще.
Он стал покусывать сильнее. Тело Сандры под его телом напрягалось, напрягалось. Затылок то уходил, то возвращался.
— Сандра.
Они были в темноте, наконец-то, совсем одни, затерянные в ночи. Большие сосны, как зонтики, прикрывали их своей тенью. В двух шагах от них тень кончалась, и начинался лунный свет, белый и пустой. Рядом с ними, словно часовой, застыла агава со своими твердыми саблеобразными листами.
— Любовь моя…
Только голоса нарушали их уединение. Категоричные, более громкие, чем в жизни, голоса. Они доносились из кинотеатра, который находился совсем рядом. Киномеханик, должно быть, открыл свою кабину. Слышны были голоса из фильма, как в зале, даже еще более громкие оттого, что они одни звучали в ночной тишине. А во время пауз слышалось монотонное тарахтение проекционного аппарата. Или другие шумы: мотора, сирены, шорохи, доносившиеся из города, как из какой-то дыры.
— Я тебя люблю.
Они были одни, одни на клочке каменистой почвы. Сандра — на спине, Андрасси — полулежа на ней.
— Еще, — попросила она.
Перед этим, после ужина Форстетнер сел играть в шахматы с Сатриано. И тогда Андрасси вдруг сказал:
— Не знаю, что со мной такое. У меня болит голова.
— Это из-за погоды, — заметила госпожа Сатриано. — Хотите таблетку?
И Форстетнер присоединился к ней:
— Прими таблетку.
— Нет.
Андрасси стоял сзади Сатриано, напротив Форстетнера.
— Нет, — повторил он. — Я лучше пойду пройдусь.
Подавшись грудью вперед, склонившись над шахматами, Форстетнер поднял на него глаза.
— Это глупо, — проворчал он.
— Почему?
Они смотрели друг на друга.
— Почему? — повторил Андрасси с вызовом в голосе.
Выражение лица Форстетнера медленно менялось. В старых морщинистых чертах опять появилось что-то вроде тревоги.
