— Ты же никого не знаешь в светском обществе, старина.
— Посмотрим!
Именно в этот день внезапно, как смерч, на остров залетела жара. Нельзя сказать, что до сих пор было холодно, совсем нет. Уже с десяти часов Форстетнер, не рискуя простудиться, мог расположиться в саду или на террасе. Но то была слабая, ненадежная, поверхностная жара, она не накаляла весь воздух. Жарко, да, но, скорее, такая жара, как горячая вода в плохоньких гостиницах, вроде бы и горячая, но быстро остывающая, беспокойная жара, со сквозняками, с тонкими струйками прохладного воздуха. А вечером сильные порывы ветра приподнимали листву огромного эвкалипта, как некий шутник в романе Мопассана, задиравший по воскресеньям в Ножане юбки. Сатриано даже раздражала такая погода. Когда друзья Форстетнера сообщили ему, что в четыре часа они отправились к дворцу Тиберия и долго там гуляли, он возмутился.
— В четыре часа! Невероятно! Так можно и концы отдать. В это время года люди в четыре часа не ходят, а отдыхают.
Однако к стыду своему он тут же пошел в комнату, чтобы надеть пуловер.
А вот теперь пришла настоящая жара, глубокая, плотная, прокаленная жара, каждое мгновение приносило новую частицу жары, подпитывавшейся от предшествующего мгновения. Красавчик Четрилли звонил Лауре Мисси:
— Ну что, неисправимая мерзлячка, вы решились? Идем на пляж?
— Да.
— Я жду вас на пляже в одиннадцать часов.
Четрилли был в восторге. Наконец-то он сможет, как он говорил, «поиграть на своем органе», то есть продемонстрировать свой треугольный, безупречный торс, свой легкий, приобретенный путем долгих тренировок, кроль, влажное, сладострастное ржание, которое он издавал над волной, свои узкие и твердые ягодицы в туго натянутых плавках иссиня-стального цвета, отчего они и сами казались сделанными из стали и обладавшими стальной твердостью. Они вызывали желание прикоснуться к ним. Как-то раз одна женщина и в самом деле прикоснулась. На пляже, перед всеми. Это воспоминание было одной из звездных минут Четрилли, и он охотно к нему возвращался. Увы! Та импульсивная женщина была уже замужем. Она готова была развестись, но Четрилли имел слабость дать ей задаток в счет будущего супружеского счастья; однажды она взмахнула крылом и улетела в свой родной Милан, чтобы больше никогда не вспомнить о нем. С тех пор Четрилли больше никому не позволял завлечь себя в постель. Нет уж, ищите дурака! Женщины — существа не слишком щепетильные. Совратят мужчину, получат свое удовольствие, а потом, когда начинаешь говорить им о женитьбе, исчезают. Нет, нет. Четрилли теперь не давал себя соблазнять.
