Его лицо и черные кудри показались Николасу знакомыми. Маркиз нахмурился: меньше всего ему хотелось слушать болтовню какого-нибудь случайного приятеля. Он поспешил отвернуться, но опоздал: мужчина повернул голову и встретил его взгляд.
Джонни Бентон…
Боже милостивый, чудеса да и только! Рейнло не мог припомнить, когда в последний раз слышал об этом вертопрахе.
Когда-то они вместе учились в Итоне, впрочем, Бентон был классом младше. В год, когда Рейнло окончил Оксфорд, Джонни прослыл кумиром лондонского света, его имя было у всех на устах. Он воображал себя поэтом. Превосходя лорда Байрона красотой, но, к несчастью, не талантом, он разбил немало сердец в столице и за ее пределами. Бентон считался самым красивым мужчиной во всей Англии. Его профиль изображали на медальонах, а его портрет, выставленный в Королевской академии искусств, произвел невиданный фурор. Рейнло смутно припомнил, что Джонни уехал в Европу, последовав примеру Байрона и Шелли.
Притворившись, что не узнал этого жалкого хлыща, Рейнло поднес к губам кружку с элем. Однако, к сожалению, яркая внешность не оставляла ему надежды остаться неузнанным.
— Грешем? Это вы, старина, верно? Черт побери, не могу поверить!
Рейнло поднял голову с тяжелым чувством. Бентон склонился над ним с бокалом бренди в руке, радостный, словно охотничий пес, который приветствует хозяина, вернувшегося домой.
— Я теперь Рейнло, — холодно бросил маркиз.
Титул графа Грешема он носил в школе. Бентон безнадежно оторвался от лондонской жизни, если назвал его этим именем.
Бентон нахмурил брови.
— Выходит, ваш отец скончался. Примите мои соболезнования.
— Восемь лет назад, — бесстрастно произнес Рейнло, не желая изображать скорбь, которой не испытывал.
— Я был в Италии. — Не дожидаясь приглашения, Бентон уселся напротив Рейнло. — Вернулся всего неделю назад.
Должно быть, разгуливая по Тоскане или черт его знает где еще, Бентон забыл хорошие манеры. Глотнув эля, Рейнло хмурым взглядом окинул давнего знакомого.
Бентон выглядел… поистрепавшимся.
Он был все еще красив, с черными кудрями и римским профилем. И все же внешность его поблекла, словно излишества в еде, вино, льющееся рекой, и бурная итальянская жизнь оставили свой след на его лице. Сверкающие темные глаза, воспетые репортерами светской хроники и не одной поэтессой, казались тусклыми, погасшими.
Уж не пристрастился ли Бентон к опиуму или к выпивке? Рейнло не видел этого хлюста добрых десять лет, но сказал бы, что Бентон состарился лет на двадцать, не меньше.
