— Конечно, он всегда ухитрялся ранить меня, унизить. Но ведь я и сама виновата! Первое время я старалась не показывать ему, какая я есть на самом деле: уязвимая, ревнивая. Боялась, что если он увидит мою явную слабость, то совершенно поработит меня. Ну он и стал перебарщивать, усилил натиск. Может, был обижен на меня за мое внешнее безразличие? Словно палач, испытывающий степень выносливости жертвы, каждый день придумывал он новые узы, новые оковы. А когда, наконец, я стала кричать, было уже слишком поздно. Слишком поздно для нас обоих. Он вошел во вкус мучать меня. А я вошла во вкус страдать.
Смутившись, словно перед внезапно обнажившейся раной, Ноэль принялся поднимать ненужный шум лишь для того, чтобы не возникло соблазна продолжать слушать разговор. Но слова и обрывки фраз вскоре вновь стали проникать в его мозг:
— …он непрестанно доказывал мне нелепость, смехотворность, бесполезность этого… но не мог по-другому, да и я не могла…
Он невольно снова стал прислушиваться:
— Говорили, что он стремится лишь к наживе. Но я знаю сотни жалких неудачников, у которых он покупал их мазню и загромождал ею наш чердак. Говорили, что он жесток, безжалостен. А я знаю, что он выплачивал небольшую ренту своим по совести побежденным противникам. Противился, конечно, брачным планам Джоан, но вовсе не из спеси, а потому, что считал Абдона расчетливым охотником за приданым.
«Значит, — подумал Ноэль, — вопреки тому, что предполагали знакомые, Иуде Вейлю было все известно об интрижке его дочери с секретарем».
— Говорили, что он притворный, неискренний. Но он умел быть до жестокости откровенным.
Юдифь словно печальную молитву читала, нечто вроде надгробного слова, как бы защищала покойника, да при этом еще и оправдывалась:
— Меня упрекали в том, что я служила ему… сводней. Но он, как и я, любил окружать себя юными, новыми созданиями. Для него это было самое главное: щебетание, бесконечная беготня взад и вперед, хлопанье дверьми, стук высоких каблуков по паркету комнат. Бедный Иуда! Соблазн был велик, и я должна была лучше понимать его…
Жалость Ноэля начала сменяться возрастающим негодованием. Он никогда бы не подумал, что Юдифь, такая сильная, такая с виду уверенная в себе, способна на подобную бесхарактерность, на такое слабоволие. Но, может быть, если б ему самому пришлось говорить о мертвой Бэль, он тоже высказал бы такую же снисходительность, так же отпустил бы грехи?
Внезапно он решил выйти из ванной и отправиться на свое «свидание». Так он больше ничего не услышит.
