— Не гневайтесь, барин! Не нами заведено.
— Что заведено?
— Постельку угреть. Для высокого гостя.
— А-а, — догадался француз. — Ты — грелка. Ну ступай вон. Как говорится, лети с приветом, вернись с ответом.
Эльвира хихикнула, выронила одну грудь, чтобы роток прикрыть. Спохватилась, запылала от смущения, аж заискрилась. Пугливая дикарка, истекающая женским соком. Актриса, ничего не скажешь. На воле брала за визит до трехсот баксов, и похоже, умела их отработать. Васька Щуп, снявший с нее пенки, уверял, что такая кобылка поднимет и жмурика.
Жмурика, возможно, но на мсье Дюбуа первобытные чары не подействовали.
— Мадмуазель свободна, — для убедительности он ткнул пальцем в дверь. — До скорого свиданьица.
— Барину больше ничего не угодно? — Умоляюще-страстный, хрипловатый голос, безумный взгляд.
— Убирайся. Барин желает бай-бай!
Опустя глаза, скользнула мимо, издав тяжкий стон разочарования, и француз не стерпел, смачно приложился ладонью к тугим ягодицам. Эльвира восхищенно ойкнула. Маленькая, но победа.
В смежной комнате ее встретил суровый Мустафа.
— Так работают, да? — спросил безразлично.
Эльвира до смерти перепугалась, бухнулась на коле ни, хотела поцеловать хозяину руку, но не успела. Два мощных удара — ногой в пах и кулаком в лоб — отбросили ее к стене. Эльвира придушенно заскулила.
— Так работают, сучка? — спокойно повторил Большаков.
— Мужчина с дороги, — взмолилась девушка. — Дайте часок, босс! Возьму тепленького, мамой клянусь!
— Умничаешь?
В отчаянии, в ожидании увечья прохрипела:
— Да он же педрило, разве не видите?!
Донат Сергеевич благосклонно кивнул. Он вовсе не собирался ее калечить. Зачем? Первосортн женская утроба — без души и в покорстве. С тем ж Фиником спарить — выблядки пойдут отменные.
Донат Сергеевич жалел только об одном: что не увидит Зону через двадцать-тридцать лет, в пору ее полного расцвета, с границами от моря и до моря, заселенную не выродками, а тщательно, по науке селекционированным потомством. Но уже сейчас Зона дала ему все, о чем может мечтать гражданин. Она была его детищем, праздником, его реквиемом, завещанием потомкам, драгоценным подарком отечеству. О, если бы знали думские коллеги, вся эта красноречивая сволочь, если бы знал убогий спившийся харизматик о его воплощенной, выстроенной идее…
Мечтательно ткнул носком в бок затрепетавшую упругую телку.
— Через час, говоришь, курва?
— Не извольте сомневаться, босс!
— Возьмешь, говоришь?
— С живого не слезу, мамой клянусь!
