—Ешьте, и пусть вас черт поберет! — и, взмахнув крыльями, он покидает шумное сборище, летит в поисках новой добычи.
В этих местах редко встречаются обыкновенный сокол или балобан; они появляются только во время осенних и весенних перелетов, когда осенью летят в теплые края или весной возвращаются на свои гнездовья, не разоренные человеком.
Но теперь в воздухе нет сокола, и вороны ссорятся только между собой, а может быть, пытаются оглушить черных грачей, кружащих над большим тополем.
—Ка-а-ар, ка-а-ак это вы смеете тут летать, это наше дерево, и не подумайте сесть на него.
Грачи не отвечают и, взмахнув крыльями, направляются к дальнему лесу, где их уже ждет знакомое вековое дерево.
На самой верхней ветке склонившегося к воде старого тополя сорока, вертя хвостом, оповещает каркающую под ней братию:
— Люди, люди…
— Кар, кар, — увидев лодку с возвращающимися домой рыбаками, говорят уже тихо серые вороны.
Весла, как птичьи крылья, бесшумно рассекают воду, и молодая ворона, которой хочется поглядеть на таинственных людей, летит к лодке.
—Кар-кар, на них надо напасть, выклевать им глаза! Рыбаки перестают грести, а егерь бесшумно поднимает ружье.
— Трах, — выплевывает ружье дробь, и ворона, раскинув лапы, падает в воду.
— Кар-кар, разве я тебе не говорила? — визжит другая и мчится к воде поглядеть, что произошло с любопытной сестрой.
— Трах! — ухает опять выстрел, и вторая ворона падает как подкошенная.
— Знаешь, Миклош, — кивает ему Габор Чер, — теперь уж я верю, ты застрелишь и выдру.
— Застрелить не трудно, трудно ее выследить, — егерь извлекает стреляные гильзы. — Зимой, когда снег, дело другое, а вот теперь… да ночью… — И он лишь машет безнадежно рукой.
Гребцы повернули лодку и подобрали ворон, потом снова взялись за весла, и лодка плавно заскользила по воде.
Птицы уже покинули старый тополь. Вскоре Миклош неподалеку от тополя вылез на берег и принялся искать кошку, которая уже перекочевала в желудок лиса. Карак спит, да это и к лучшему, иначе бы он услышал крепкие слова егеря по поводу кошки и, главным образом, исчезнувшего носового платка. Ведь Миклош не знает, что эти проклятия надо адресовать двум ворам, да, собственно, и не ворам, ведь Мяу по праву принадлежит лису, а старушка просто-напросто платок нашла. Миклош с грустью смотрит вслед лодке. Теперь он уже никогда не узнает, при каких обстоятельствах погибла кошка, и бредет домой пешком, хотя мог бы доплыть на лодке. Но он знает: сегодня пусто, а завтра густо, и примиряется с потерей носового платка, хотя от холода у него течет нос.
