Ногами приучается грести.
Хотя и оживило строй отчасти
В тот вечер
Чувство доброе в начальстве.
Начальство было радо,
Что в угаре
Никто не скрылся при лесном пожаре,
А каждый пятый бился, как орел,
Хотя для всех была опасность явной.
Особенно геройствовал чернявый,
Тот, с гонором, что кресло изобрел.
За что майор,
Прибывший к чернолесью,
Команду подал:
— Разрешаю песню!
Легко сказать!
У песен вольный мир.
Попробовали — вышло тыр да пыр,
Не стройно получилось и не стойко.
В том и загадка, что мотив простой
Заставил непривычный к песне строй
Заняться в ритме самоперестройкой.
Особенно когда Жуан бывалый
И в песне оказался запевалой.
«Гей-гей, шевелите ногами,
Шагайте вперед веселей.
Судьба посмеялась над нами,
А мы посмеемся над ней.
Гей-гей,
Шагайте вперед веселей!
Гей-гей, мы слетели с орбиты,
С наземного сбились пути,
Сегодня за мятых да битых
Небитых дают до пяти.
Гей-гей,
Шагайте вперед веселей!
Гей-гей, разочтемся в утратах,
В душевных печалях своих.
Не будем искать виноватых
И сваливать все на других.
Гей-гей,
Шагайте вперед веселей!
Гей-гей, в нашей горестной драме
Погибнет и зло и злодей.
Судьба посмеялась над нами,
А мы посмеемся над ней.
Гей-гей,
Шагайте вперед веселей!»
Душа иная,
Пока песню пела,
Пересмотрела собственное дело.
Мне дороги душевные суды,
Умеющие видеть, что подсудно.
В наш трудный век
Попасть в беду не трудно,
Труднее с честью выйти из беды.
Вот почему для самооправданья
Душе необходимы испытанья.
В судьбе героя нашего возник
Особенный, послепожарный сдвиг.
Неслыханно,
Негаданно,
Нежданно
Она взлетела сразу, как в броске,
Когда на отличительной доске
Вдруг появилось имя Дон-Жуана.
Все поняли, что значил этот знак:
Прыжок к свободе,
А не просто шаг.
Еще через неделю
При обходе
Врач подкрепил надежду о свободе:
Не из какой-то личной доброты,
Не из того, что слышал понаслышке,
Освободил его совсем от стрижки,
Бритья усов и даже бороды,
А по закону — это подтвержденье,
Что где-то близок
День освобожденья.
Не раз он укрощал
Порыв гордыни,
С надеждой встречи думая о сыне,
Не раз в нем горько плакался отец,
Не раз ночами, занятыми бденьем,
Сменялись ожидания сомненьем,
Сомнения надеждой. Наконец
Неспешная старушка Справедливость
Дала свободу
И сняла судимость.
Побритый,
При усах,
Почти чубатый,
С двухлетней половинного зарплатой
Он наконец-то вышел на простор,
Простившись без особого печальства
С друзьями-столярами и начальством,
Взгрустнув над креслом…
Кстати, до сих пор
В Иркутске, Красноярске повсеместно
Еще стоят жуановские кресла.
