— Вставай.
— Выкуп.
— Все бы тебе одно, охальник.
Она подошла к нему. Петр, лежа на спине, притянул ее к себе, ощутил легкий, дразнящий запах, что шел от нее, запах парного молока, сена и теплой кожи, и поцеловал ее долгим-долгим поцелуем, словно набираясь силы на весь длинный, без нее, день.
— Эй, Петро, — послышался за спиной хрипловатый басок, — кончай ночевать.
— Рад бы — жена не отпускает.
— А ты вырвись.
— Больно.
— Ночи не хватило?
— Тьфу на вас, — сказала жена, — болтаете, что та балаболка конская, бесстыдники. Грех.
— Учись, Петро, — сказал Прохор, — языком болтать — грех. Против остального возражений нет.
Петро легко соскользнул с сена и спустя минуту, уже наполовину одетый, стоял в дверях.
Красивое, грубоватое лицо, ярко-голубые глаза, густой коричневый загар, слегка отливающий синевой, как яблонька-цыганка.
— Погоди минутку, браток. Сейчас пойдем.
— Петюнька, — вдруг позвала его жена, когда он уже натянул старенький пиджак.
Он подошел к ней.
— Ты берегись там, родненький. Не лезь под дерево. Сам знаешь: хлестнет хоть вершинкой — век мне тогда слезами обливаться.
— Хорошо, — сказал он.
Через полчаса они уже вышли на поле, за которым неясно темнел лес.
Прохор, резвый мужичок из тех, кому "невысоко падать", дробненько топал рядом с Петром. Петро был явно чем-то недоволен.
— И зачем ему этот дуб понадобился? — сказал он. — Подумаешь, не из чего больше колоды для ферм долбить.
— Это верно, — поддакнул Прохор. — Да он не местный, не знает, что дуб — святое дерево.
— Закон ведь есть, — сказал Петро, — каждый из нас его знает, хоть он и неписаный: высекаешь лес — оставляй дуб на развод.
— Ладно, — сказал Прохор, — наше дело маленькое.
Трава тускло серела, густо усыпанная росой. Ноги оставляли на ней четыре зеленые, прерывистые полосы.
— Как у тебя с женой? — спросил Прохор.
Петро даже слегка покраснел на скулах.
— Теплая, брат, как солнышко. Нарадоваться не могу.
— Н-да, баба ничего себе. И в постели, и в костеле.
— Слушай, ты, — вызверился Петро, — ты о ней такие слова брось. Иначе не дуб лежать будет, а ты.
— Да я ничего. Только дьявол тебя знает, что ты за человек. Второй год живете — хоть бы оком на кого другого согрешил. Я, бывало…
— Вот потому что ты "бывало", и она от тебя "бывало". А мне другие без надобности.
— Ну и дурень, — сказал Прохор.
Оба замолчали. Прохор вдруг встрепенулся:
— Фу ты, черт, и потянуло же меня на таком месте скоромные разговоры вести.
— Да, — сказал Петро, — это все равно что на кладбище материться.
