— Твоя фамилия — Григоренко!
— Меня зовут Федор Тютчев, — прошептал Голубь, низко опустив голову.
Внутри меня все перевернулось, и тяжелый ком поднялся от желудка к гортани.
— Как же так, Господи… вы… Федор, Боже мой… Федор!.. Да… Да… «Святая ночь на небосклон взошла…» Я правильно говорю, Федор? — Фраза вылетела рахманиновским рояльным переливом. — Федор, ну почему вы молчали все это время? Могло случиться непоправимое… Вы не принадлежите только себе, Федор, вы хоть понимаете?!
Голубь смущенно переступал с лапки на лапку.
— Федор, разрешите один вопрос, скажите: «„Целка, целка, целка, целка“ — пела птичка-соловейка» — это ваши стихи?!
— Да, мои…
— Фантастика! — заорал я диким горлом. — Федор, если удобно, если не покажется бестактным…
— Валяй, не менжуйся!
— Федор… У вас была… нянюшка?! Как у Пушкина?
Голубь хмыкнул:
— Была, а что?
— Федор, — взвыл я, трепеща, — что вам обычно говорила нянюшка перед сном?!
Голубь изумился:
— Как что говорила? То же, что и всем: «Не ковыряй, — говорила, — Феденька, в ушах над тарелкой».
— Понимаю, — кивнул я, и руки мои сложились замком на груди, и дыхание перехватило. — Это все, что она говорила?
— Все…
Перед глазами качнулась морская рябь, сердце пронзила тревожная тоска, колени похолодели, поплыли наискосок прозрачные кисельные червячки-куколки. Изображение покрылось густой паутиной трещин. Я почти лишился чувств и, падая, лбом разбил изображение, рассыпавшееся, как кубики льда.
В клетке сидел Голубь Семен Григоренко и издевательски напевал:
— Мудушки-мудушки, мудушки да мудушки… — Пиздося, — ласково сказал Голубь, — Дуняшка!
Я прижал пальцы к вискам.
— Семен, старый плут, я почти поверил, что ты — Федор Тютчев. Это было так необычно, так… хрустально! А ты разбил мои иллюзии…
Я глянул на часы:
— Время, Семен, время умирать, — и распахнул дверцу клетки. — Щипаться будешь? Я имею в виду, мне перчатки надевать или умрешь, как мужик?
Голубь не шевелился. Я слегка поддел его.
— Ну что же ты, Семен… Бздо?
— Сам бздо… — еле слышно отозвался Голубь.
— Вот и умничка, — похвалил я Григоренко, вытаскивая его из клетки.
— Неужели конец? — прошептал, подрагивая веками.
— Конец-пердунец, — подтвердил я.
У Григоренко сдали нервы вместе с кишечником.
— Повбзднулось, Семен?! Ничего, я после с мылом…
Я пристроил Голубя так, чтоб его шея легла на бильярдную выемку между большим и указательным пальцами.
— Ты на пороге вечности, Семен, — сказал я жестяным голосом.
— А что там, за порогом? — спросил он с робкой надеждой.
