– Проза – это ад, говорил он и, ей-богу, был прав, – вспоминает она.
– Только забывал добавить, что это ад для всех вокруг того, кто эту прозу пишет, – говорит она.
– Плевать, я для примера, – говорю я, – картинки рисовать, что-то делать в общем, а пока я ни черта не делаю, и меня это устраивает, – упрямо говорю я.
– Ох, – роняет она стакан.
Стекло осыпает ее башмаки, и я наклоняюсь, чтобы поцеловать носок Жениной туфли. Она с удовольствием подставляет ногу. Может быть, у меня получится научиться любить – как дело своей жизни, думаю я. Меня бы за стакан давно уже выгнали, но что-то в глазах Жени, что-то мерцающее, что-то от обсидиана, ножей и плясок у костров вокруг подножий пирамид, – что-то заставляет бармена скакать вокруг нее, источая запах желания.
– Ах, мальчики, – роняет она еще и слова.
– Вот из-за того, что вам нечем заняться, – сожалеет она.
– Вы и вырезаете друг другу сердца, – говорит она.
У меня сжимается сердце.
Бармен, мудак, смотрит на нее с обожанием, и я ревную.
– Я ревную, – сообщаю я ей.
– Это хорошо, – говорит она.
– Значит, ты еще не потерян, – сообщает она.
– Это ты о чем? – спрашиваю я.
– Пьяного скандала не избежать, – хихикает она.
– Извини, – говорит она и рукавом промокает губы.
– Говори уж, – прошу я.
– А разве ты сам не понимаешь? – улыбается она.
Я вдруг понимаю. Ты ненастоящий, мерцают ее глаза, и я очень отчетливо представляю себе полную Луну и понимаю, что наступило полнолуние. Наступило? Интуиция меня всегда подводила. Но не сегодня. Нет. Луна устроила прилив моей крови. Она поднимается все выше. Я сглатываю и чувствую соль на губах.
– Я-то ненастоящий? – почему-то вслух спрашиваю я, хотя она-то ничего такого не сказала, по крайней мере вслух.
– Конечно, – спокойно кивает она.
– И убеждаешь себя в обратном, – говорит она.
– Для ненастоящего я трахаю тебя чересчур задорно, – смеюсь я.
– Вот видишь, – спокойно говорит она.
– Пытаешься убедить, и еще как, – говорит она.
– Будь ты настоящим, ЖИВЫМ человеком из плоти и крови, с сердцем в груди, – объясняет она.
– Тебе бы не требовалось подстегивать себя всей этой эквилибристикой в постели, – говорит она.
– Которая есть не что иное, как стремление сесть на грудь другому живому существу и вырвать, пусть и образно, его сердце, – усмехается она.
– Еще тебе бы не было нужды в поясе из женских скальпов, – объясняет она.
– Ты ведь вовсе не бабник, – полуспрашивает она.
– Всего лишь пытаешься убедить себя в том, что ты такой, потому и носишься по бабам, – говорит она.
