– …и получает за это не самые большие, но вполне достаточные для благополучного существования деньги, – заканчивает она.
– …и этот мужик достоин восхищения, – смеется она, – потому что он ловкий пройдоха, – улыбается она, и ее «Секс» заканчивается вслед за моим.
– По твой логике, – пытаюсь я спорить с тем, что давно принял за истину, – никакая наука вообще не нужна!
– От математики до медицины, – прикрываюсь я научными достижениями человечества, зная, что это нечестно.
– Эй, эй, – смеется она.
– Ми-и-илый, – тянет она.
– Не стоит прикрываться научными достижениями человечества, – говорит она.
– Это нечестно! – восклицает она.
– Мы не рассматриваем необходимость науки как таковой, – безжалостна она.
– Я для этого чересчур глупа, я же обычная медсестра, помнишь? – смеется она.
– Мы говорим об одном, отдельно взятом молодом человеке, – говорит об одном, отдельно взятом молодом человеке она.
– Ничем толком не занятом, но вполне устроенном, – перечисляет она, – который даже не ученый!
– Ты даже не ученый, мать твою! – перевешивается она.
– Ты, мать твою, об этих своих ацтеках только в книжках и читал, – морщится она.
– Ну и что? – устало спрашиваю я.
– Да девяносто процентов моих сверстников мечтают о том, чтобы так устроиться, – говорю я.
– И устраиваются! – развожу руками я.
– Зато это дает мне возможность ЖИТЬ, – говорю я.
– Не тратить себя на восьмичасовой онанизм так называемой мыслительной работы или на восемь часов рабского труда медсестры, – пытаюсь я быть жестким.
– А жить, – ликую я, – гулять, думать о том, что мне интересно, разговаривать, смотреть, дышать, трахать, в конце концов, трахать тебя! – кричу я.
– Спасибо, – смеется она.
– Но мужчина, у которого нет цели, – говорит она.
– Тускнеет, – сожалеет она.
– Отсюда и эта твоя страсть к постелькам погорячее, – подмигивает она.
– Чем преснее жизнь, тем больше хочется подперчить ее, и там, – похлопывает она себя по лобку, – особенно. Правда?
– А, – машу я рукой.
– Мужчина без цели тускнеет, как меч, не вынутый из ножен, – суровеет она.
– Ну, или, возвращаясь к теме ацтеков, – говорит она, – как жертвенный нож, так и не попавший в грудную клетку человека.
– И ты сам это знаешь, – торжествует она.
– Я сам это знаю, – признаю я.
– Вполне возможно, мне еще предстоит узнать себя, – говорю я.
– Вполне возможно, – грею я «Отвертку», – я смогу писать.
– Или что-то в этом роде, – рассуждаю я.
– Я жила с писателем, ни черта у тебя не получится, – качает она головой.
