Торговый караван, для которого Верен разведывал путь, далеко позади взбивал желто-молочную пыль тяжелыми колесами телег. Шум движения едва доносился к вершине холма, а впереди, за полоской воды, лежал еще один такой же холм, и река, чуть поблескивая, плавно уходила вправо и, огибая невысокий бережок нежными струями, ныряла в заросли рогоза и совсем исчезала из виду. Одни только макушки ракит, отливая жемчужной зеленью, продолжали указывать на движение русла реки. Верен хорошо знал это место, знал, что там, за поворотом, будет брод и печенежский стан. И там их ждет отдых и торг. Но это будет потом, а пока он может долго сидеть в седле и смотреть, как идет караван, и слушать, как шумят ракиты над речкой Калитвой. Есть время помечтать и подумать, и где еще, как не на берегах реки, можно услышать голос далекого прошлого.
Верен оглянулся на караван, снова посмотрел на реку и улыбнулся. Улыбнулся он рассеянной улыбкой мечтателя, которая была обращена внутрь его самого и происходила неизвестно от чего. И почти тут же, в ту же секунду, он понял, что улыбается своим мыслям, которых он сам еще не понимает, но которые бередят его душу странной тоской. Не той тоской, от которой никнет и сжимается в судороге сердце, а веселой тоской ожидания чего-то огромного, что перевернет, может быть, всю его жизнь. Такое чувство у него бывало, когда зимой летел в санях с огромной горы, и радость, и ужас одновременно переполняли все его сердце. Вот и теперь то же чувство полета накатывалось волной с теплыми дуновеньями вечернего ветерка, который едва дышал прямо ему в лицо с другого берега Калитвы. Но что его так взволновало, Верен и не знал. Может, ему вспомнился голос матушки, когда она рассказывала легенды про берегиню, живущую в этой реке, может быть, душа его услышала в шелесте ракит какой-то тайный, ведомый только его сердцу, звук. А может быть, это было чувство потерянной родины; ведь сотни лет тому назад здесь жил его род, и люди пахали землю, но потом пришли народы Тьмы, и его род вместе с другими славянами ушел в леса, чтобы спасти своих детей. Так Верену рассказывал его дед, который был последним в его роду, кто умел общаться с духами рек и лесов, который хранил древние рукописи. Нет теперь ни деда, ни рукописей. Пришел в их дом поп и сжег «бесовские книги», а дед после умер от горя, ибо очень дорожил этими книгами. Веды славян, знания многих тысячелетий держали его руки и берегли для потомков и вот не уберегли. Теперь греки везде суют свою библию и говорят, что нет мудрости мудрее и знания древнее, и некому больше возразить им. Но здесь, на этом холме, Верен чувствовал, что дед его еще жив и наблюдает за ним издалека, может быть, стоя под раскидистой ракитой на том берегу, что рано или поздно вернется вера в Светлых Богов, и душа его узреет страницы той самой сожженной книги, что вырвали христиане из рук его деда.
