Сегодня же напротив него сидел хазарский посол, медленно пил кумыс и, щуря хитрые глаза, хвалил его богатство и его бесстрашных воинов. Куеля не знал, зачем он впустил в свою юрту хазарина, зачем нарушил отцовский завет. Может быть, он устал слепо повиноваться завещанной мудрости и решил проложить свой путь по степи и найти свою правду, как когда-то его великий дед, который сумел разорвать незыблемость круга родичей и увести часть людей за собой на те земли, которыми теперь свободно владеет его внук. А может быть, все это было простой прихотью печенежского князя, который пресытился однообразием бесконечных скучных дней, когда нет войны и ничто не веселит и не будоражит кровь.
«Ах, война, война! – подумал Куеля. – Ни танцы девушек, ни соколиная охота, ничто не заменит эту дрожь в руках в предвкушении битвы, это ничем не передаваемое наслаждение победы, когда враг повержен и в ужасе бежит, и воздух весь пропитан его кровью и той незримой силой, которая только что гнала чужих воинов в бой. Теперь эта сила исторгнута из их сердец непреодолимым чувством страха и притекает в грудь победителя одним могучим пьянящим потоком».
Он вздохнул и скосил узкие глаза на хазарина, продолжавшего лить свою льстивую речь. Терпение его было на пределе, но он хорошо знал простую формулу посольского дела: чем дольше говорит твой гость, тем важнее его просьба и тем больше можно потребовать золота за свое слово, слово печенежского князя. Поэтому Куеля ждал, поглядывая то на заходящее солнце, то на сизый дымок над танцующим пламенем, то на плескавшийся на дне чашки кумыс.
– Ты бы мог стать великим... – посол хотел сказать «печенежским князем», но осекся и вовремя поправился: – Великим кангарским князем, повелителем всех кангар.
«Ну, сейчас будет просить», – подумал Куеля и не ошибся.
Посол согнулся в низком восточном поклоне:
– Великий хазарский каган обращается к твоей мудрости и к твоей силе, способной свершить великие дела, которые прославят твое имя в веках, и предлагает тебе союз, умножающий мощь наших полков и дарующий нам новые победы над общими врагами.
Хазарин разогнул свою спину, и Куеля с удивлением обнаружил, что перед ним не лежат подобающие такому случаю дары. Это было наглостью, граничащей с презрением, но он, как завороженный, продолжал слушать болтовню посла о грядущем величии и о том, как великий хазарский каган почитает одного его, Куелю, среди всех прочих печенежских князей. Он слушал все это, глядя задумчиво на шею посла и мысленно представляя себе хлесткий удар сабли, и то, как покатится эта ненавистная хазарская голова к его ногам. Интересно, долго ли она после этого будет говорить или умолкнет сразу же? Он прикрыл глаза и открыл их вновь, словно пытаясь избавиться от искушения. Взгляд его опять прилип к толстой шее посла. Наконец хазарин перехватил этот взгляд, и смутная догадка отразилась на его лице легким испугом. Язык его застрял на полуслове во рту, и наступила гнетущая тишина. Лица старейшин племени, сидевших за спиной князя, вдруг потеряли любезное выражение с застывшей приклеенной улыбкой и сделались холодными и непроницаемыми с таким же застывшим выражением, но уже не улыбки, а чего-то другого, неведомого и зловещего.
