Стойте справа, проходите слева - Анастасия Геннадьевна Ермакова

Вера любила его уже давно, несколько лет. Она могла в точности сказать, сколько раз ехал он вниз, к ней, и сколько – вверх, от нее.

Она могла рассказать, какие у него застенчивые, беззащитные глаза в немодных очках с квадратными стеклами, неуклюжая походка и привычка прижимать дипломат к груди. Она знала, в чем этот человек ходит зимой и в чем – летом, знала, что он курит “Пегас”, – однажды сигареты выпали у него из кармана, и она успела прочитать название...

О, она знала про него многое!..

Он о ней – ничего. Он не знал даже, что вообще существует на свете такая вот Вера. Делал пересадку с “Комсомольской”-кольцевой на “Комсомольскую”-радиальную утром и наоборот – вечером, и ему не было никакого дела до немолодой женщины, сидящей в стеклянном стакане у подножия эскалатора.

Он всходил утром на свою гору, а вечером спускался с нее, живя годами по одной и той же медленно движущейся параболе бытия, а маленькая женщина, увеличиваясь, или еще уменьшаясь, следила за ним снизу встревоженным взглядом.

Она коротала свои стеклянные дни, глядя, как эскалатор жадно глотает собственные ступени, и думала о том, что когда-нибудь от этого многочасового неподвижного сидения сойдет с ума; состарится, но этого никто не заметит и не вспомнит, как она хороша была в молодости, потому что она вообще никогда не была хороша.

А из динамика прыскал задорный голос, приглашающий в солнечный Египет, и Вере представлялись томные, разомлевшие от жары верблюды, жгучее небо и теплая зеленая река... Потом другой голос приглашал желающих на работу в метрополитен и обещал золотые горы, в обмен на которые никогда не поехать к чудесным верблюдам. Потом предлагались солнцезащитные очки, косметика, красота, молодость, радость... Голоса сменяли друг друга, мужские и женские, и наперебой, с наигранной бодростью выкрикивали рецепты счастья.

Скоро появится он, тот, кому до Веры нет никакого дела. Она сонно глядит на часы, выпытывая у них время свидания, но они отбились от рук и нарочно, медленней, чем обычно, шевелят своим длинным секундным усом.

Вверх-вниз, вверх-вниз... Она засыпает, и спит в ней все: заколка-птица в спутанных тусклых волосах, пухлые капроновые колени, осыпавшаяся с ресниц и размазанная по щеке тушь, зимующая где-то в далеких краях душа. Будит ее резкий голос: “Стойте справа, проходите слева. Запрещается прислоняться к подвижным частям эскалатора!”

Остался час. Уже скоро. Скоро появится он, усталый, незнакомый, почти любимый. Вечером он казался ей более домашним, чем утром. С ним, утренним, ей было холодно, и она не знала, что сказать ему мысленно. Вечер давал ей право быть смелой. Быть той забытой заветной девочкой, легкой, доверчивой, нестареющей. Она могла улыбнуться ему, долго-долго и неотрывно смотреть на него, даже обернуться вслед: ну как отработал? Устал? И он отвечал ей. Что-то нежное и неразборчивое. Она точно не помнит что, но отвечал.