Вы позволите одолжить вашего мужа? - Грэм Грин

Насколько мне известно, ее называли не иначе, как Пупи, — и муж, и те двое мужчин, что стали их друзьями. Возможно, я немножко в нее влюбился (абсурд, если принять во внимание мой возраст), но прозвище это мне решительно не нравилось[1]. Я полагал его оскорбительным для столь юной и открытой особы — слишком открытой. Она принадлежала к веку доверия, тогда как я — цинизма. Старший из двух художников по интерьеру даже называл ее «милая наша Пупи» (мы с ними увидели ее одновременно): такое прозвище могло бы подойти какой-нибудь невыразительной, малоприятной особе средних лет, которая пьет чуть больше, чем следует, но приносит видимую пользу, служа чем-то вроде ширмы, а этой парочке без ширмы было никак не обойтись. Я однажды спросил у девушки, каково ее настоящее имя, и получил ответ: «Все зовут меня Пупи», — по ее мнению, не нуждавшийся в пояснениях, побоявшись настаивать, а не то покажусь ей консерватором или хуже того — стариком, я, пусть от этого прозвища меня тошнит всякий раз, как напишу его на бумаге, оставил ей имя Пупи: другого просто не знаю.

Я приехал в Антиб поработать над книгой, биографией поэта семнадцатого века, графа Рочестера[2], за месяц с лишним до прибытия Пупи и ее мужа. Приехал, как только закончился сезон, остановился в маленьком невзрачном отеле неподалеку от крепостных валов, и мог наблюдать, как отдыхающие разлетаются, словно листва с деревьев на бульваре генерала Леклерка. В первые дни, до начала листопада, в городе во множестве встречались автомобили с иностранными номерами. По дороге от берега моря до площади де Голля, куда я ежедневно наведывался за английскими газетами, мне удавалось насчитать номерные знаки четырнадцати стран, в том числе марокканские, турецкие, шведские и люксембургские. Но со временем гости отбыли восвояси, за исключением бельгийцев, немцев, нескольких англичан и, разумеется, вездесущих граждан Монако. Довольно скоро похолодало, Антиб согревало только утреннее солнце: оно позволяло завтракать на террасе, но ланч приходилось вкушать под крышей, чтобы не пить кофе с дождевой водой. Лишь одинокий, замерзший алжирец оставался на террасе, и перегнувшись через перила, всматривался вдаль, словно что-то искал: может, безопасность.

Это время года мне нравится больше всего: Жуан-ле-Пен покрывается слоем мусора, как огороженный пустырь, откуда только что уехал Луна-Парк, в витринах «Пам-Пама» и «Максима» висят таблички «Fermeture Annuelle»