Всадник на белом коне - Теодор Шторм

Историю эту[2] я узнал более полувека назад[3] в доме прабабушки, престарелой супруги сенатора Феддерсена[4]. Помню, как восьмилетним ребенком, сидя подле ее кресла, я просматривал одну из переплетенных в голубоватый картон тетрадок периодического издания — не то «Лейпцигских…», не то «Гамбургских плодов для чтения»[5]. До сих пор ощущаю легкую дрожь, которую испытывал от ласкового прикосновения восьмидесятилетней дамы, гладящей по головке правнука. И сама она, и ее эпоха давно ушли в небытие, и тщетно пытался я впоследствии разыскать те ветхие листки, а потому не могу ни поручиться за подлинность моего рассказа, ни отстоять достоверность приведенных здесь фактов, если кому-нибудь вздумается их оспорить. Однако, несмотря на то, что впечатления мои с тех пор не обновлялись, я уверен, что сохранил в памяти все до мельчайших подробностей.

Случилось это в тридцатые годы нашего столетия, — так, помню, начинался рассказ старинного повествователя, — когда ненастным октябрьским днем я ехал вдоль северофризской плотины[6]. По левую сторону более часа тянулись безжизненные марши[7], на которых уже не пасся скот; по правую, в угрожающей близости, плескалось мелководье Северного моря. Хотя с плотины должен был уже открываться вид на острова и отмели, называемые здесь халлигами[8], я ничего не различал, кроме желтовато-серых волн, которые неустанно, с яростным ревом набегали и разбивались о плотину, обдавая меня и мою лошадь грязной пеной; в сумерках пустынное море неразличимо сливалось с небом, так как ущербная луна в вышине то и дело заволакивалась быстро проносящимися темными тучами. Закоченевшие от ледяного ветра руки едва держали поводья, и я сочувствовал воронам и чайкам, которые с немолчным карканьем и пронзительными криками летели дальше от моря, гонимые бурей.

Вскоре во мраке ночи я уже не мог с уверенностью различить копыт лошади; ни одной живой души не попадалось навстречу, не слышно было ничего, кроме неистового шума ветра и воды да кричавших птиц, едва не задевавших меня и мою верную кобылу своими длинными крыльями. Не скрою, единственным желанием тогда было поскорее добраться до безопасного жилья.

Непогода стояла третий день, и я сверх должного загостился у горячо любимого родственника, владельца небольшой усадьбы в одном из северных округов. Но дольше оставаться там было невозможно; меня ждали дела в городе, до которого предстояло скакать два часа к югу; несмотря ни на настойчивые уговоры кузена и его милой супруги, ни на дивные яблоки, выращенные в собственном саду — Перне и Гран-Ришар, — которые я так и не успел отведать, после полудня пришлось отправиться в путь.