Соразмерный образ мой - Одри Ниффенеггер

Элспет умерла в тот миг, когда Роберт остановился у автомата и стал смотреть, как в пластиковый стаканчик льется чайная струя. Потом он не раз вспоминал, как нес этот проклятый чай по пустому больничному коридору под лампами дневного света, возвращаясь в палату, где в окружении медицинских приборов лежала Элспет. Она успела повернуть голову, и Роберт с порога отметил, что у нее открыты глаза, — ему даже померещилось, будто она пришла в сознание.

В последние мгновения перед смертью Элспет вспомнила один весенний день, когда они с Робертом приехали в Кью-Гарденз[2] и, обходя лужи, гуляли по берегу Темзы. Пахло прелыми листьями; только что прошел дождь. Роберт тогда сказал: «Надо было нам с тобой завести детишек», а Элспет ему ответила: «Не говори глупостей, милый». Теперь, в больничной палате, она повторила его слова, но Роберт пошел за чаем и не услышал.

Элспет повернула голову к дверям. Она хотела позвать: «Роберт», но что-то застряло в горле. Как будто душа пыталась выбраться через пищевод. Чтобы ей помочь, Элспет собралась откашляться, но изо рта вырывалось только слабое бульканье. «Сейчас утону. Прямо на больничной койке утону…» Ее придавило каким-то беспощадным грузом, но вскоре подхватило течением; муки отступили, и теперь она разглядывала из-под потолка свое щуплое, иссохшее тело.

Роберт застыл на пороге. Чай обжигал ему пальцы, и он опустил стакан на тумбочку. С приближением рассвета черные тени сделались мутно-серыми; а в остальном ничего не изменилось. Он притворил за собой дверь.

Снял круглые очки в тонкой оправе, сбросил туфли. А потом осторожно прилег на больничную койку и свернулся калачиком вплотную к Элспет, стараясь ее не потревожить. Недели три она металась в лихорадке, но сейчас температура снизилась почти до нормальной. В тех местах, где их тела соприкасались, он кожей ощущал легкое тепло. Уйдя в мир безжизненных сущностей, Элспет начала терять жар. Роберт уткнулся ей в затылок и глубоко вдохнул.

А Элспет наблюдала сверху. Как все знакомо — и в то же время многое теперь казалось ей странным. Она видела, но, конечно, не чувствовала, как его удлиненные пальцы сжимают ее талию, и вообще весь он был какой-то вытянутый, даже лицо — сплошной подбородок и длинная верхняя челюсть; нос — точно клюв, глазницы впалые, каштановые волосы разметались по ее подушке. За долгое время больничные лампы отбелили ему кожу до мертвенной бледности. Одинокий худой великан, обнимающий ее крошечное безвольное тельце. Элспет вспомнила давнишнюю фотографию из журнала «Нэшнл джиографик»: мать сжимает в объятиях младенца, умершего от голода. Роберт был в неглаженой белой сорочке; из дырявых носков торчали большие пальцы. Ее разом захлестнули все сожаления, раскаяния и желания. «Нет, — подумалось ей, — ни за что не умру». Но она уже отошла и через мгновение исчезла в неизвестности, канула в небытие.