Звучит ли моя липа, поёт ли соловей? - Астрид Линдгрен

Давным-давно, в годы скудости и нищеты, существовали в стране приюты для бедных, по одному в каждом церковном приходе. И обитала в этих приютах вся приходская беднота: старики, которые не могли больше работать, нищие, больные и помешанные, придурки и дети-сироты, о которых некому было позаботиться. Все они отправлялись в приюты, в эти обители вздохов и печали.

Был один такой приют и в церковном приходе Нурка, туда-то и попала Малин, когда ей исполнилось восемь лет. Скоротечная чахотка унесла её отца и мать, а нурские крестьяне боялись, что и девочка тоже заражена, поэтому никто из них не захотел оставить её у себя, даже за деньги, как было принято в иных случаях, вот и пришлось ей идти в приют.

Однажды в субботний вечер, ранней весной, вся беднота нуркского приюта сидела у окна и глядела на дорогу, что было единственным субботним развлечением этих бедолаг. Да только сейчас они не много чего могли увидеть. Вот проехала крестьянская повозка, возвращаясь домой из города, вот двое сыновей торпаря[1] пошли на речку удить рыбу, а вот появилась Малин с узелком под мышкой — на неё-то и уставились все обитатели приюта.

«Какая же я несчастная, что придётся мне жить теперь в приюте! — думала Малин, поднимаясь на крыльцо. — Какая же я несчастная!»

Она отворила дверь. За дверью её встретила Помпадулла, неизменно хозяйничавшая здесь главная распорядительница, которую слушалась вся приютская беднота.

— Добро пожаловать в наше убогое жилище! — сказала Помпадулла. — Здесь тесно и скудно, но лучше не станет. Впрочем, такое худенькое дитя, как ты, занимает не слишком много места.

Малин молча стояла, опустив голову.

— Никакого прыганья, беганья и горлопанства нам здесь не надо! — сказала Помпадулла, — Это тебе должно быть известно с самого начала.

По всей комнате вдоль стен сидели приютские бедолаги и так печально взирали на Малин, что она подумала:

«Кому захочется здесь прыгать, бегать и горлопанить? Только не мне, да и никому другому тоже». Она довольно хорошо знала их, всех этих несчастных из нуркского приюта, ведь они каждый день бродили по всему приходу с нищенской сумой, прося людей помилосердствовать и подать им во Имя Божие кусок хлеба. Да, она знала их всех. И самого безобразного нищего в нуркском приходе по прозвищу Свиное Рыло, которым пугали детей, хотя он был на редкость кротким и добросердечным и ни разу никого не обидел; и того беднягу по прозвищу Юкки Ни Бум-Бум, которого Бог лишил разума; и Улу-Объедалу, который мог, и глазом не моргнув, съесть зараз целых десять кровяных запеканок. Знала она и Летнего Ниссе с деревянной ногой, и Старую Клушу Хильму со слезящимся глазом, и Малютку Ставу, и Пэркель-Анну, и ещё одну нищенку по прозвищу Божемой, и даже самую главную из всех, могущественную Помпадуллу, которую церковный приход выбрал управлять приютом для бедных.