Бесполетная зона для Змея Горыныча - Тимофей Николаевич Печёрин

— Поживей! Шевелись! — грозно покрикивал кхонас Суларик на парнишку двенадцати зим отроду, суетившегося у очага.

Точнее, пытался грозно покрикивать. Но сил хватало только на глухое ворчание. Больше подобающее голодной старой дворняге, битой жизнью и многими людьми, и потому озлобленной на весь белый свет. А главное — приметившей кого-то большого и сильного. Кого-то, кто мог покуситься на подвернувшуюся дворняге кость.

— Да дров не жалей! Жарче топи!

Кхонас ненавидел себя за слабость. Досадовал на недостаточную расторопность парнишки-прислужника. Но больше всего недобрых чувств вызывали у Суларика холода, пришедшие слишком рано.

Конечно, с каждой новой зимой холода приходили все раньше, и все меньше оставалось теплых ночей. Это если верить Горбатой Колдунье, которую кхонас из милости приютил.

И кхонас верил. Другое дело, что на этот раз морозы и впрямь пришли рано. С какой-то неестественной, нездоровой поспешностью, какая больше бы подошла тому же парнишке, очаг растоплявшему. Меньше седмицы назад еще зеленела трава и какая ни на есть листва на деревьях. Но — дыхнул холодом откуда-то с Полуночи Отец-Небо и обрушил на Мать-Землю снежную бурю.

Буря не давала и носу высунуть наружу. Да и дома было не легче. Суларик не помнил, когда последний раз так мерз. Твердыня, служившая домом не одному поколению кхонасов, казалась теперь жутким каменным мешком, вроде склепа; выстуженным и для обитания в нем живых существ заведомо непригодным. А стены, пережившие немало осад и ни разу не сдавшиеся — ни врагам, ни бунтовщикам, теперь как будто насквозь продувались ледяными ветрами под их торжествующий вой.

Холод и вой ветра донимали Суларика с тупой неотступностью геморроя и зубной боли, отвлекая на себя все его внимание, занимая мысли и чувства. И поделать с этим ничего было нельзя — как бы кхонаса ни злило собственное бессилие. Оконца в стенах и без того были маленькие. Ставни, их закрывавшие, тоже помогли слабо. Только и оставалось, что сидеть-дрожать перед очагом, кутаясь в шубу из шкуры медведя, собственноручно убитого Сулариком в молодости. Ну и еще покрикивать… или ворчать (как получится) на парнишку-прислужника.

— Кому сказано, жарче топи! Оглох, сопляк? Или храбрый шибко?

— Так разгореться огню надо-то… господин, — неловко оправдывался парнишка, потупив взор, — потом теплее станет.

— А… ну, Морглокх с тобой, — кхонас махнул рукой.

Прислужник в ожидании замер. Подсвеченный огнем очага, он отбрасывал на стену дрожащую, точно от холода, тень.