Любовь в нелетную погоду (Главы из романа) - Марина Тарасова

Отец родился в Сызрани, скучном провинциальном городе, облепленном большими молчаливыми деревьями, с извилистыми улицами, сбегающими к сонной Волге. Пароходные гудки рассекали выцветшую гравюру времени, с купеческими лавками, похожими друг на друга домами, церковной колокольней, усеянной говорливыми грачами. В городе было целых три кладбища, и в начале сентября «над вечным покоем» пролетала гусиная стая.

Женин дед по отцовской линии Алексей Устинович происходил, род свой вел из Сибири, где водится горьковатая приворотная ягода юрга. Он был мужиком хватким, в Сызрани служил приказчиком у богатого купца Сафронова, торговавшего мануфактурой.

У них с женой Анной Кузьминичной, местной мещанкой, была восьмилетняя дочь Танюша, умершая дифтеритом. Как говорится, погоревали, отпели, похоронили. А тут в Сызрань приехала гастрольная оперетта, да и застряла в городе по неопределенной причине. Неизвестно, где и как познакомился, а потом и сошелся Алексей Устинович с молодой смуглой красоткой, распевающей канареичным голосом, Соней Эфесовой, названной для опереточного шарма Сандрой, семейное предание умалчивало. Посещал ли веселые спектакли втайне от жены Алексей Устинович, ведь для такой связи любой повод сгодится: знакомство на улице, в Сафроновской лавке, наконец, в трактире. В общем, как написал через полвека Окуджава, «а он циркачку полюбил».

Плодом неожиданной скоропалительной любви и явился Женин отец — певица умерла от тифа, свирепствовавшего в городе, и Алексей Устинович, с повинной головой, «принес в подоле» мальца своей жене. Анна Кузьминична не была слишком удивлена подарком, молва не дремала. Она простила мужа, мальчишку покрестили и нарекли Анатолием. А между тем, стояло вязкое лето 1914 — го, началась изнурительная война, искромсавшая не только многие жизни, но и саму Европу, старомодную барыню с серебряным подстаканником в руке.

Унтер офицер Алексей Юргин погиб в первые месяцы войны. Оставшись без мужа, как всего год назад без дочери, его вдова несмотря на трудное голодное время, не сдала приблуду, мужнин грех в приют, решила воспитать как родного сына.

Немногочисленная родня невзлюбила Толю. Что он незаконно прижитый, вроде подкидыша — полбеды, сами не из графьев, но скоро стал расти, как на дрожжах, выделяться на детском лице, с белобрысым чубом, нос, другая порода, иная кровь. — Жиденок, — шептались у него за спиной. Толя уже знал значение этого обидного слова, и злость закипала в нем. На все и всех — дядек, теток, своих двоюродных братьев, потому что он не был, как они. Его душу переполняла недетская ненависть; Анна Кузьминична пыталась приласкать его, но Толя вырывался, как злой, затравленный волчонок. О своей настоящей, умершей матери он слышать ничего не хотел. — Она для меня не существует! — Говорил он потом повзрослевшей Жене, как о старой болячке, а тогда, мальчишкой, осчитал, что мать его просто бросила на произвол судьбы, а после уже бог послал ей в наказание смерть. Это по его милости все его дразнят за длинный нос. Он испытывал теплоту к умершей сестре, которую даже не знал. Ничем не занятый, томясь о безделья, Толя примерял девичье платье, кофточки, он завидовал Тане, что она умерла.