Елена Шерман
Чудо отменили
Картинка с ярмарки
Большой, расползшийся на несколько гектаров промтоварный рынок в последнее воскресенье перед Рождеством был полон людьми. Покупатели приходили целыми семьями, многие тащили за собой совсем маленьких детишек. У тепло одетых мужчин и женщин были веселые лица, раскрасневшиеся от мороза и оживленные от предпраздничной толчеи и, у некоторых, от алкоголя. Все они пришли сюда, чтоб купить обновы или подарки, и эта общность цели создавала некую едва уловимую иллюзию единства между чужими и не интересными друг другу людьми. Во всяком случае, так казалось ей, и тем острее ощущалась ее собственная чужеродность в этом людском скопище, словно она пришла на чужой праздник и не заплатила за билет. Она пришла одна и не собиралась ничего покупать, она даже не хотела поглазеть на выставленные в витринах дорогие вещи. Она пришла, чтобы попытаться выпросить немного денег - на хлеб, и, может быть, еще на что-нибудь съедобное.
Эти мысли давно бродили у нее в голове, но ей было стыдно. Даже сегодня, идя на рынок, она еще не знала, решится ли. И уже войдя в людской круговорот, она все колебалась, беспрестанно переходя от страха перед неудачей к упрекам самой себя в трусости. Несколько раз она поднимала глаза на продавщиц, замирая возле прилавков, но всякий раз, пока она собиралась с силами, кто-то подходил и отвлекал продавщицу. Умом она, конечно, понимала, что ничего страшного не произойдет даже в случае неудачи - ей просто ничего не дадут, ну, самое худшее - прогонят, но она все равно трусила. И еще было мучительно стыдно. Наконец у лавки, сплошь завешанной кожаными сумками, она решилась. Покупателей в этот момент не было, толстая продавщица в рыжей шапке-ушанке пила кофе из пластикового стаканчика. Глубоко вдохнув, чтобы унять заколотившееся сердце, она пролепетала заранее придуманную фразу:
- Не могли бы вы дать мне несколько копеек... на хлеб? -- и все сжалось внутри, голос оборвался на последнем слове, да и первые слова были сказаны так тихо, что продавщица просто не расслышала их в глубине своей лавки. Допив свое кофе, продавщица скользнула по ней отсутствующим взглядом и громко крикнула кому-то в соседнем ряду:
- Оксана! Что, приходил тот мужчина?!
Она еще зачем-то постояла с минуту, непонятно на что рассчитывая, и медленно пошла прочь. Ей хотелось плакать, к глазам изнутри подкатывались слезы. Вечно все у нее не так, даже милостыню попросить и то не умеет. Судорожно вздохнув несколько раз, она остановилась, чтобы высморкаться, и тут же ее толкнули какие-то два торопливых молодых человека в черных куртках. Она вышла из торгового ряда, встала у витрины магазина, и, пытаясь успокоиться, начала рассматривать проходящих людей. Все они казались ей бодрыми, крепкими, веселыми, хорошо одетыми. Некоторые уже несли с собой в сумках и полиэтиленовых пакетах покупки. Наверняка у них в кошельках было много денег, у богатых, наверно, даже пятьсот гривень - огромные, сказочные деньги, так почему бы им не дать ей хоть несколько копеек? Ведь она просит не с жиру и не от нечего делать. Она действительно хочет есть, потому что дома нет ничего и весь ее завтрак составил стакан кипятка. Вот идет молодая женщина в синей полудубленке, ведя за руку маленького толстого карапуза, с головы которого свалился капюшон комбинезона. Женщина заметила, остановилась и начала надевать капюшон обратно. Лицо женщины при этом светилось улыбкой, и улыбка эта ободрила ее, словно предназначалась ей.
