Много воды утекло со времени выхода романа «Смерть — мое ремесло». Однако до сих пор я корю себя за то, что по какой-то непростительной небрежности не написал к этой книге предисловия. За всякую лень приходится расплачиваться, и за свою я расплачиваюсь особенно жестоко тогда, когда доброжелательные читатели — через пятнадцать лет после появления романа — подвергают сомнению его историческую достоверность. А ведь мне ничего не стоило на несколько мгновений остановить читателя на пороге книги и сказать ему: все — за исключением имени — подлинно в истории Рудольфа Ланга. Все факты его жизни, его карьеры. Ведь чтобы рассказать о том, как возникла фабрика смерти в Освенциме, я проделал работу историка: камень за камнем, документ за документом я ее воссоздал по архиву Нюрнбергского процесса.
В романе «Разумное животное» проблема соотношения исторической правды и вымысла тоже возникает — правда, в другом аспекте. В этом случае труднее всего определить жанр моего произведения, потому что, определив жанр, мы тем самым как бы устанавливаем те пропорции действительного и вымышленного, которые по праву интересуют читателя. И здесь я должен признаться в своем затруднении. Я не уверен, что мне удастся дать четкое определение жанра своей книги. При таких условиях лучше всего, наверное, было бы воспользоваться рядом приблизительных определений и, раз уж я не могу точно определить этот тип произведения, хотя бы примерно сказать, что он из себя представляет или чем не является.
Читателю, который ничего не знает о дельфинологии, «Разумное животное» на первый взгляд покажется притчей о животных. Верно ли это? И да и нет. Ответ, конечно, неудовлетворительный, но зато точный и нисколько не умаляющий значения того жанра, у которого есть свой золотой фонд: Сирано де Бержерак, Свифт, Мак Орлан, Карел Чапек, Оруэлл, Веркор — эти имена вызывают в памяти захватывающие произведения, где взаимоотношения человека и животного исследуются с утопической точки зрения. Чаще всего в книгах названных писателей изображается, как животные — птицы, лошади или свиньи — становятся разумными, закабаляют человека и превращают его в подобие зверя — дегенеративную, похотливую и жестокую тварь, чей отвратительный образ Свифт вывел в йэху.
Совершенно иной замысел у Веркора. В романе «Люди или животные» он рассказывает о примате, настолько близком к человеку, что этот примат способен выучить наш язык. В книге Веркора речь идет не о покорении человека животными, а о том, как помешать человеку эксплуатировать рабочую силу обнаруженных в тропических лесах приматов, заставив трибунал признать, что тропи — так их называет Веркор — человеческие существа, а не животные. Роман становится оригинальной и волнующей попыткой найти определение человеку.
