Богоматерь убийц - Фернандо Вальехо

Был в окрестностях Медельина мирный, тихий поселок под названием Сабанета. Да, конечно, я хорошо знал его: неподалеку, на пути из другого поселка, Энвигадо, то есть посередине между ними, по левую сторону дороги, в усадьбе деда и бабки, прошло мое детство. Понятное дело, я хорошо знал Сабанегу. В нее упиралась дорога, и мир тоже. Дальше не было ничего: мир спускался под откос, свертывался, поворачивал обратно. Это я заметил в тот вечер, когда мы поставили у себя бумажный шар — самый большой, когда-либо виданный под небом Антиохии, ромбовидный, сто двадцать складок, громадный, алый, алый, алый — чтобы красоваться под синим небом! Насчет размера вы мне не поверите — но что вы знаете о шарах! Знаете, что это такое? Это ромб, или крест, или сфера из хрусткой китайской бумаги, а внутри у них светильник. Когда его зажигают, шар поднимается к небу. Дым от светильника — это душа, а сам светильник — сердце шара. Когда шар наполняется дымом, он надувается, и тогда его отвязывают и он уходит, уходит к небу с горящим сердцем, подрагивая, словно сердце Христово. Знаете, что это такое? Одно Сердце было у нас в гостиной, в гостиной дома на улице Перу в Медельине, столице Антиохии — в доме, где я родился, в гостиной, благословленной священником. Вся Колумбия — моя родина — живет под знаком Сердца Христова. Представьте себе Иисуса, указывающего рукой на грудь, и в разверстой груди его — кровоточащее сердце; капельки горячей крови пылают, словно светильник внутри бумажного шара — это кровь, проливаемая Колумбией, ныне и присно и во веке веков, аминь.

Но я, кажется, говорил о шарах и о Сабанете. Так вот: шар подымался и подымался кверху, его сносило ветром; оставляя снизу и по сторонам от себя грифов, шар двигался к Сабанете. Мы бежали к машине, мотор заводился — тррр! — и вот мы уже едем по дороге в дедушкином «Хадсоне». Хотя нет, не в дедушкином «Хадсоне», а в отцовском драндулете. Нет, все таки в «Хадсоне». Столько времени прошло, трудно припомнить… Помню, как мы — бум! бум! бум! — прыгали по ухабам разбитой дороги, летая по машине, как позднее — по Колумбии. Вернее, нет, не мы, а они, потому что меня не было, я вернулся потом, спустя годы и годы, десятилетия, вернулся стариком — умирать. Когда шар долетел до Сабанеты, он обогнул Землю с другой стороны — и исчез. Кто знает, куда он направился, в Китай или на Марс, сгорел ли он в полете: тонкая, ломкая бумага легко воспламенялась, от одной лишь искры, как хватило позже одной искры, чтобы нас подожгла Колумбия — чтобы она подожгла «их», искра, возникшая бог весть откуда. Но зачем я столько говорю о Колумбии? Она больше не моя, она чужая.