Полк стоял в лесу, задыхающемся от запаха хвои, распаренной зноем. Она была всюду: вверху, зеленая, чистая, густая, и под ногами — подошвы скользили по мягкому многолетнему навалу сопревших, а ныне иссушенных иголок. На остывавших стволах сосен запеклись выжатые дневной жарой просвечивавшиеся капли пресного клея.
— Павлуша, перестань, — тихо говорила Ната, когда Павел отдирал от коры очередную липкую сосульку и посасывал ее с удовольствием, как в детстве леденец. — Командир подумает, что ты голоден. Просто неудобно.
— А я действительно голоден, Натуся. И потом это витамины, — подразнивал он ее.
В лес вползали беззвучные теплые сумерки. Казалось, что деревьев стало больше, они сомкнулись плотней, верхушки их мерно раскачивались. Было покойно и мирно. Слышались лишь приглушенные голоса бойцов, укладывавшихся спать у гусениц танков, да кое-где тревожно и коротко расширялись в сутеми рысьими зрачками огоньки цигарок.
Командир полка шел впереди. Справа от него — Карамышев, слева — Алферов. Чуть приотстав — Павел и Ната. Он держал ее за мизинец узкой загоревшей руки. Но едва они приближались к танку или повозке, где была прислуга, Ната выдергивала палец из его теплой ладони и с независимым видом подходила к остановившимся, где комполка давал объяснения.
— Это, — говорил он, — предназначено для борьбы с танками. Снаряд называется подкалиберным...
Осматривая технику и оружие, Павел по-мальчишески восклицал:
— Натуся! Какая силища! «Подкалиберный»— звучит-то как! Ты видела: все уложено аккуратно, расчетливо. Все будет действовать без затраты лишней минуты. А маскировка! Попробуй обнаружь их...
И они шли дальше.
Комполка осторожно, чтобы не хлестнуть идущих сзади, раздвигал гибкие ветки ельника; в синей глубине его укрывался полк. Оттуда шел запах нагретого металла и газойля, ружейного масла и кирзы, привычный ему тревожный дух армейского быта. Шел комполка не спеша, но уверенно ступая в темноте крепкими ногами, втиснутыми в туго облегавший икры податливый хром. Широкая и спокойная спина перехлестнута накрест, как дугами, новой портупеей. И весь он от бритого выпуклого затылка до нестертых каблуков сапог казался Павлу и Нате идеалом силы и надежности в каждом движении и слове.
А между тем сам он, вспоминая восторженность этого парнишки-актера и смущенность от нее молоденькой его жены, горько думал о том, что, едва выйдя из окружения и получив полк, снова прячется в лесу, ожидая немцев, что горючего осталось всего на один короткий переход, а обещанный комкором газойль не прибудет — эшелон раздолбан «юнкерсами» еще в пути — и что боекомплекта, этих самых подкалиберных, так восхитивших парнишку, хватит лишь по десяти штук на ствол.
