Уэйд Этшелер мертв — он покончил жизнь самоубийством. Сказать, что его смерть явилась полной неожиданностью для небольшого избранного круга его знакомых, — значило бы сказать неправду; и все же никому из
нас, его близких друзей, никогда не приходила в голову
такая мысль. Правильнее было бы сказать, что в глубине
нашего сознания гнездились какие-то смутные опасения, и именно это как-то подготовило нас. До того, как он покончил с собой, нам и в голову не приходило, что такое
может случиться, но когда мы узнали, что он мертв, нам
стало казаться, что мы знали и предвидели это и раньше.
Анализируя наши прежние ощущения, мы могли
легко объяснить их его озабоченностью. Я намеренно говорю об «озабоченности». Молодой, красивый, обеспеченный, Уэйд Этшелер был правой рукой Ибена Хэйла, крупного магната в области городского транспорта, и у него не было никаких причин
жаловаться на судьбу. И все же мы замечали, как его
гладкий лоб бороздили глубокие морщины, словно Уэйда
Этшелера грызли заботы или снедала тоска. Мы видели,
как поредели и посеребрились его густые черные волосы, словно зеленые хлеба под палящим солнцем в
засушливое лето. Разве можно забыть, как, предаваясь
веселым развлечениям, к которым в последние дни его
тянуло все больше и больше, он вдруг впадал в рассеянность и дурное настроение? И бывало, в самом разгаре беззаботного веселья вдруг, без всякой видимой причины, глаза его тускнели, а брови хмурились, словно он со стиснутыми руками и лицом, искаженным судорогой душевной боли, стоял на краю бездны, грозящей ему неведомой опасностью.
Он никогда не говорил о своей тревоге, а мы считали нескромным расспрашивать его. Но все равно, если
бы даже мы заговорили об этом и он рассказал нам все,
наша помощь оказалась бы бесполезной. Когда же
умер Ибен Хэйл, личным секретарем — более того, почти
приемным сыном и полноправным компаньоном которого был Уэйд Этшелер, то он и вовсе перестал появляться в нашей компании. И совсем не потому, как я узнал
теперь, что ему претило наше общество, причина заключалась в его тревоге, которая была так велика, что он не
мог уже принимать участие в нашем веселом времяпрепровождении и пытаться забыться. В то время мы многого не могли понять, тем более что, когда было утверждено завещание Ибена Хэйла, стало известно, что Этшелер
является единственным наследником многомиллионного
состояния своего патрона, и завещание недвусмысленно
предусматривало немедленную передачу наследства
без всяких ограничений и оговорок. Ни одной акции, ни
одного цента наличными не было отписано родственникам покойного. Что же касается его семьи, то в одном
из пунктов этого поразительного завещания говорилось,
что Уэйд Этшелер должен выдавать жене Ибена Хэйла, его сыновьям и дочерям денежные суммы по своему
усмотрению, когда сочтет это нужным. Если бы в семье покойного были какие-нибудь неурядицы или если
бы его сыновья были мотами или несерьезными людьми, тогда бы эта необычная мера имела хоть какой-нибудь
смысл; но семейное счастье Ибена Хэйла было известно всем, а таких порядочных, разумных и здоровых сыновей и дочерей надо было еще поискать. Ну, а о жене
его и говорить не приходится: хорошие знакомые ласково называли ее «Матерью Гракхов». Естественно, что
столь непонятное завещание вызвало многочисленные
толки; ожидали, что оно будет опротестовано, но протеста не последовало, и все были разочарованы.
