Записки счастливого, или Ряженка с рогаликами - Олег Виноградов

Я не умею писать. Вот если рассказать что-то — пожалуйста. У меня и в школе так: могу ничего не учить, потом выйти к доске, наплести всякой ерунды, близкой к теме, пожать в конце плечами, сказать с милой улыбкой: «Импровизация» — и сесть на место, не слишком заботясь об оценке. А что? Иногда и пятерки ставили. С сочинениями хуже было. Конечно, я тоже мог наплести в них разного. Но Петр Александрович, наш учитель по русскому, всегда, возвращая мне тетрадку, говорил, слегка ухмыляясь в усы: «Женечка, это, конечно, весьма интересная работа… Но стиль… Все-таки основное требование — писать литературным языком. А у тебя в каждом предложении „ну“, „в общем“, а то и „блин“. И где логика? Перескакиваешь с одного на другое, выводов не делаешь… И ошибки эти ужасные… Вроде, и немного, но такие глупые. Как будто специально допущенные. Так что ничего не могу поделать… 3/3». Да ну и ладно. Я не обижался. Чего, блин, с человека возьмешь, если его в институте правильно писать учили? А мне так больше нравится. В общем, буду писать как умею.

С чего бы начать? Может, с того, как меня разбирали на педсовете? Или с того, как Димка сломал мне руку? Да не, лучше начну издалека.

Мне жилось хорошо. Меня любили. Я это знал. И ребята любили, и учителя. А че б меня не любить? Я не верзила туполобый, вроде Сундука, Мишки Сундукова, любившего напакостить втихаря, а то и в открытую, а потом, глядя наглыми глазешками, говорить, нет, не «Че я сделал?» — это устарело — а «Докажите!»

Дескать: не пойман — не вор. Свидетелей-то — нет. А если и есть — то фиг расколются. Он, Сундук, хоть и тупой, но юридически подкованный: знает, что с детки спрос маленький. На зону не пошлют, а все слова эти воспитательные… В гробу он их видел.

И не троечник я тихий, серый и незаметный, вроде Ромки Дунаева, который — что есть, что нету…

Пусть я самый маленький из пацанов в классе, но меня никто не трогал. А чего меня трогать? У меня отношения со всеми хорошие были: и с Ромкой Дунаевым, и с тем же Сундуком, и с Серегой Зиновьевым, моим соседом по парте, прогульщиком и пофигистом, постоянно кашлявшим от курения. Но больше всего я балдел от Алешки Козлика, высоченного и аккуратного, в клевом прикиде, когда надо — изысканно вежливого, когда надо насмешливо-пренебрежительного, а иногда и — цинично-грубого. Девчонки тоже от него балдели, но он послал их всех, и бегал за каланчеватой Машкой из девятого класса, дочкой Елены Вячеславовны, нашей учительницы по физре. Машка сначала считала его мелюзгой, но потом, после того, как он пригласил ее на дискотеке и что-то там пошептал на ушко, сдалась и торчала часто на переменах в нашем классе. С ним, с Алешкой, было и во дворе интересно. Он уже не играл в разные малышовые игры, типа банки или вышибал, а сидел чаще с компанией где-нибудь в детском садике, в беседке. Я тоже к ним подсаживался иногда, и наслушался от них всякого, и научился многому. В общем, как выражаются педагоги, «подвергся дурному влиянию улицы». Да не, вы не думайте… курил я где-то всего неделю, потом надоело, и на пиво деньги не трачу: лучше лишний часок в Интернет-клубе посидеть.