– Да ты спроси у этого парии, что для него лучше – посидеть в тюряге или продолжать эту скотскую жизнь? Представь, как эти существа роются в помойках каждый день в поисках пропитания! Теперь ему не надо будет постоянно думать о хлебе насущном.
Семенов едва задохнулся от такой «логики»:
– Но неужели вы не понимаете…
– Пойди, спроси его самого, что для него лучше – тюрьма или улица? Он тебе ответит, и, надеюсь, искренне! Во всяком случае, когда эта инфузория писала признательные показания, я не пытал его каленым железом! Иди, иди, он в КПЗ.
На негнущихся ногах Василий медленно зашагал по коридору. Камера предварительного заключения находилась на первом этаже. Охранник без колебаний пропустил лейтенанта. И вскоре Семенов с жалостью и отвращением созерцал укрытое одеялом существо неопределенного возраста. Этому мужчине могло быть и тридцать, и шестьдесят лет. Черное испитое лицо не выражало никаких чувств, оловянные выцветшие глазки с любопытством смотрели на молодого милиционера. В камере стояла такая вонь, что Василий поморщился. Бомж откинул одеяло и поинтересовался:
– Опять на допрос?
– Зачем? – удивился Василий. – Вы же все подписали.
Мужчина поднял вверх указательный палец. Ноготь с траурной каймой вызвал у Василия тошноту.
– Ага. Подписал. Что дальше?
– Я знаю: это сделали не вы, – уверенно сказал Василий. – Почему вы на себя наговариваете?
От удивления бомж раскрыл рот, и слюна тонкой струйкой потекла на его заскорузлый подбородок:
– Что-то не так? – Его уже много лет не называли на «вы». Он почувствовал себя не в своей тарелке.
– Мне просто интересно: почему вы это сделали? Вы же не убивали Кондакову.
Бомж почесал грязные волосы, и Семенову показалось, что на одеяло прыгнула парочка вшей.
– Может, и убил… – сказал он, колеблясь. – Выпимши я был, начальник.
– Как именно вы ее убили?
Мужчина отвернулся:
– Говорю же: выпимши был.
– Как вы к ней проникли? Лидия Михайловна сама открыла вам дверь?
Заключенный крякнул:
– Таким, как мы, дверей не отпирают. Кажись, через забор я перемахнул. Да зачем это вам?
– Интересно, почему ты готов взять на себя чужое преступление.
– Чужое или свое – какое вам дело? Раз я признался – значит мое оно.
Превозмогая брезгливость, Семенов сел рядом с ним:
– Тебя уговорил капитан?
– А коли и так? – ощетинился подозреваемый. – Вы небось не копались на помойках каждое утро, не ночевали в подвалах, где по ночам тебя норовят растерзать крысы! Не! Вы – чистенький, ухоженный офицерик, маменькин сынок. Да мне тюрьма, может быть, мать родная! Там меня просто обязаны кормить три раза в день.
