светились, как рассеивающие тьму зажженные фары паровоза. Стоило взяться за этот рассказ, как я вся вымокала, белье хоть выжимай. С возрастом и вкусы, и объекты устремлений изменились. Глаза собаки Баскервилей растаяли под взором князя Мышкина… Перечень можно длить и длить, но и краткие упоминания могут дать представление об общей картине…
– В три мы идем в Музей искусств, в шесть – в театр, – ставит меня в известность вернувшийся с балкона Заза, помахивая, как веером, приглами. – Правда, куда до того? Вот в чем вопрос! – как ни в чем ни бывало он смахивает с меня ресницу и отправляет в рот.
В другой раз меня бы стошнило, а тут ничего, еще и радуюсь, что вместо меня решение принимает кто-то другой – и определяет, куда идти, и угощается моими ресницами, а я тем временем раздуваюсь от газов.
– А что там идет?
– В музее выставка иранской культуры, а в опере – «Чайка» Чехова.
– И что мы там делать будем?
– Гм… повращаемся в обществе, на других посмотрим и себя покажем.
Прямо светский лев, хоть и в красной майке с надписью
FUCK ME. Мысленно возвращаюсь к своему давешнему соображению о том, что, если б нашу встречу не определил слово «лед», то нашелся бы другой линк, скажем, «мотылек», «кока-кола», «блокнот» и т. д., и нахожу эту мысль ошибочной. Почему? Ответ будет предельно простым. Возьмем хотя бы стул, на котором я сейчас сижу. У меня о нем свое представление, я о нем знаю то, чего не знает тот же Заза, я, можно сказать, неравнодушна к этому стулу, мне ведома его история – где и в какое время он стоял, кто на нем сидел, когда раскачалась его задняя правая ножка, из-за чего ее то и дело приходится вправлять и укреплять, и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., и т. д., стало быть, знаю о стуле такое, что не оставляет меня равнодушной к нему, а Заза не знает. Не может взглянуть на него моими глазами, не владеет правдой о нем. Так что, если принять этот стул за точку отсчета, выйдет, что я в одном его подпространстве, а Заза в другом. Стул не сблизит наших подпространств, потому что мои представления о стуле зафиксированы куда прочней, чем представления Зазы, который ограничен лишь своим восприятием, и потому он может остаться равнодушен к предмету, не заинтересоваться им, и, значит, стул этот не столкнет, не свяжет меня и Зазу. И, наконец, есть два стула: № 1, на котором сейчас я сижу и который вижу, и № 2, описанный мною, преобразованный мною в слова, так сказать, стул-образ. Но это уже мозгоебство, бля! Впрочем, это так – к слову пришлось. Просто пикантная деталь.
