или
Anna Sut), или из-за всего этого вместе взятого я вдруг невероятно возбудилась.
Случается, иногда я забываю, где у меня пизда, но гораздо чаще из-за бог весть скольких, трудно вообразимых, совсем не схожих, в корне исключающих друг друга вещей у меня встает… Бывает, когда слушаю «Страсти по Матфею», особенно Erbarme dich, mein Gott, стоит представить краснощекого Баха в напудренном парике, как тут же кончаю… Встает, когда смотрю на «Крик» Мунка… Встает от запаха мастики… Встает в туалете, когда мать выйдет и я сажусь на еще теплое от ее бедер сиденье… От блеклого, сморщенного лица благородного рыцаря, когда я представлю, как он, обливаясь девятым потом, вступает в бой за установление истины и справедливости с полным бурдюком вина, принимая его за заколдованного мавра… Когда вспоминаю тихие беседы о минувших встречах с Господом Богом… Странно, но скорей встает при описании Прустом музыки Вентейля, чем от нее же в исполнении Рихтера или Ойстраха… От голосов, например, Бета Гиббонса и старины Джонни Кеша… К голосам я особенно чувствительна. Стоит мне вспомнить Брюса Ли с его фирменным воплем «Иааа!» и с вытиранием крови большим пальцем с уголка губ, как я сразу намокаю… Раз по тридцать вставало, а то и больше, от Белоснежки и семи гномов. Стоило представить себе этих пузатых и вонючих жадюг, как я сразу возбуждалась… Так уж их литературные образы действовали на меня, и без того в силу возраста вечно возбужденную и взвинченную… Если же это не так, то, спрашивается, почему у меня не встал, когда я посмотрела мультфильм с тем же названием? Получается, гномы из моего воображения были гораздо абстрактней, намного обобщенней и потому куда реальней мультипликационных, а стало быть, куда больше влияли на мою детскую фантазию, нежели смогли повлиять их мульткопии (правда, очень даже сносно выполненные, но слишком уж конкретные, а потому безжизненные, мертвые, притом, что, по правилам, должно было быть совсем наоборот, но у всякой сказки свои правила игры). Впрочем, этим бездушным двойникам удалось-таки сразу сменить жившие в моем сознании отвлеченные образы гномов с их постоянно меняющимися очертаниями, и гномы обрели раз и навсегда установленные и привычные краски и формы. Короче, отставим в сторону плоские суждения, но после этого мультфильма у меня больше не встает ни на Белоснежку, ни на гномов. Зато встает на собаку Баскервилей. Мне почему-то всегда казалось, что ее глаза под туманом (в такие мгновенья вокруг меня наверняка стлался густой туман, такой плотный и осязаемый, что его можно было резать, как тесто. Без тумана ее нельзя было бы даже представить, точно так же, как нельзя вообразить всадника с головой или такой странный симбиоз, как
