— Жаль…. Тогда вопрос вашей дальней карьеры, пусть решают те, кто рекомендовал вас в загранкомандировку…. Вот и все. Коротко, и ясно…
Жалел ли он о том, как с ним обошлись? Пожалуй, да… Карьера не сложилась. Да, за три года войны, ушло здоровье. Да, деньги, что заработаны на этой войне, до последней копейки были украдены разваливающимся государством. Но было главное, — его совесть была чиста. Дышал он свободно…
Сейфуллин глубоко затянулся сигаретой, посмотрел на превратившийся в пепел ее кончик, и решительно ткнул в пепельницу. Снял слегка затемненные очки. Протер бархоткой и снова надел.
Мало кто, даже из ближайшего окружения, знает, что носит он их не из-за какого-то дурацкого имиджа, а по рекомендации врача. Он подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение.
— Значит, имидж, — усмехнулся он своему отражению. — Ну, что ж, пусть будет имидж. Он знал про свое сходство с персонажем телесериала «Бандитский Петербург». Знал, что про это сходство шепчется и его окружение, но не обижался и, даже в какой-то степени по-мальчишески гордился этим.
Еще раз, взглянув на свое отражение, Сейфуллин вернулся в кресло, перемотал кассету диктофона и включил его на прослушивание.
Прослушивая свою беседу с Калинником, как бы, со стороны, он попытался обнаружить хоть какую-то брешь, фальшь в его поведении. Но, ничего не обнаружил. Идя на прямой контакт с Лустенко, конечно же, он рискует. Но иного выхода нет. Его сейчас интересует одно, — вышел ли Лустенко на бумаги профессора Петрова. Это ему нужно узнать, во что бы то ни стало, ибо исследования этого человека, если, конечно же, это не блеф, стоят миллионы и миллионы долларов.
Два часа ночи. Улица, на которой располагалось здание городской прокуратуры, была безлюдна. Да и кто в такое время, и такую мерзкую дождливую ночь, мог появиться в этом глухом районе городского парка. Однако люди все же появились. Их было четверо, и подъехали они на стареньком сером «Москвиче», который в пелене дождя был практически не виден.
Машина с потушенными огнями медленно свернула с проезжей части дороги, и, заехав за огромный куст сирени, остановилась. Из машины вышли трое. Постояв какое- то время, явно прислушиваясь, они подошли к едва различимой в густой пелене дождя, стене.
Улица почти полностью тонула в темноте, и только два уличных фонаря светили перед фасадом трехэтажного старинного особняка. Ночь была такая темнота, что поднесенная почти к самому лицу рука, была еле различима.
