На многих планетах шоу «Зоны загибона» запрещено, кое-где по эстетическим соображениям, а по большей части из-за того, что звуковые установки группы не подходят под условия договоров об ограничении стратегических вооружений.
От этого, тем не менее, нисколько не страдают заработки группы, получаемые за счет попрания законов гиперматематики, и главный бухгалтер группы недавно получил в Максимегалонском университете звание профессора неоматематики за работу по общей и специальной теориям налоговых деклараций «Зоны загибона», в которой он доказывает, что ткань материи пространства-времени не просто изогнута, а совсем загнулась.
Пошатываясь, Форд добрел до столика, где Зафод, Артур и Триллиан дожидались начала представления.
— Дайте пожрать, — сказал Форд.
— Привет, Форд! — обрадовался Зафод. — Ну как, поговорил с гранд-шумелкой?
Форд неопределенно помотал головой.
— С Хотблэком? Вроде того.
— Что он говорит?
— Да как сказать… ничего особенного не говорит. Он… ммм…
— Что?
— Он проводит этот год в мертвом состоянии. Из-за налогов, понимаешь? Мне надо сесть.
И сел.
Подошел официант.
— Желаете меню? — поинтересовался он. — Или пригласить к вам Блюдо дня?
— А? — не понял Форд.
— А? — не понял Артур.
— А? — не поняла Триллиан.
— Клево, — сказал Зафод. — Будем наблюдать блюда.
В маленькой комнатке в одном из лучей ресторана-звезды высокий, худой, нескладный человек отодвинул в сторону шторы, и небытие глянуло ему в лицо.
Это было некрасивое лицо, возможно, именно потому, что небытие слишком уж часто смотрелось в него. Для начала, лицо было слишком длинным, глаза слишком глубоко ввалившимися, щеки слишком впалыми, губы слишком тонкими, а то, что открывалось взгляду, когда губы раздвигались, слишком уж напоминало окно на веранде. Руки, отодвинувшие штору, тоже были чересчур длинны и худы, да к тому же холодны ледяным холодом. Они невесомо держались за складки шторы и, казалось, что, не следи за ними хозяин столь пристально, они тут же уползли бы в уголок и занялись бы там чем-то невообразимым.
Человек аккуратно опустил штору, и жуткое освещение, игравшее на его лице, было вынуждено отправиться искать себе более привлекательную поверхность для игр. Подобный спруту во время вечерней молитвы, человек проковылял по крохотной комнатке, и уселся в кресло-качалку около складного столика, на котором лежала книжечка антреприз. Он полистал ее.
Раздался звонок.
Он отложил книжечку и встал. Безвольно упавшие руки растревожили часть блесток, миллионы которых, играя всеми цветами радуги, украшали его фрак, и он покинул комнату.
