Был ли то случай, предчувствие или инстинкт, только с самого утра необычайная тоска и беспокойство навалились на Ягуаретту. Мать ее полагала, что все это от злого колдуна.
Как во всех индейских домах, в карбете их не было окон: он освещался через дымовое отверстие в кровле.
— Болит вот здесь… сердце… — проговорила Ягуаретта и положила руку на грудь. — Душно… нечем дышать… в глазах помутилось…
Она встала и хотела открыть дверь.
Бабоюн-Книфи сидела у выхода. Она бросилась наперерез дочери:
— Сиди, сиди, дочка. В этот час воздух горячий — не освежает, а жжет.
— Ах, матушка! Не жара меня жжет: жара — тихий, прохладный ветерок против того огня, что палит твою дочь…
Вдали ясно послышались пронзительные звуки тростниковых флейт. Музыканты играли траурный марш: началось шествие смерти.
Чтобы Ягуаретта не услышала этих звуков, колдунья сказала ей с наигранной веселостью:
— Дочка моя грустна; она много думает о настоящем, а прошлое позабыла. Ну-ка, верну я улыбку на ее бледные губки: спою ту песню, что пела ей в колыбели.
Тут колдунья сняла со стены тамбурин и стала громко бить в него, чтобы заглушить флейты. А флейты слышались все ясней. Гремя тамбурином, она пропела, как обычно поют дикари, на однозвучный заунывный мотив такие простые слова:
«В колыбели из прочной древесной коры дитя мое спит,
В апельсиновой кроне ветер качает ее колыбель.
Как проснется дитя — пташки все запоют,
Как проснется дитя — и цветы зацветут,
А пока спит дитя — сердце матери с ним говорит».
Песня немного развеяла Ягуаретту, пробудила в ней смутные давние воспоминания, и какое-то время она не слышала шума приближавшейся процессии.
Бабоюн-Книфи все громче и громче била в тамбурин. Но в перерыве между двумя песнями в карбет ворвались пронзительные звуки индейских флейт и подражание крику совы тайбай, птицы смерти, — дикие завывания на высоких нотах.
Ягуаретта довольно хорошо знала обычаи своего племени, чтобы понять значение этих воплей. Она с ужасом взглянула на мать:
— Это клич смерти! Это жертву ведут на закланье! Закрой, плотнее закрой дверь — увидеть ее не к добру!
— Я потому и не пустила дочку открыть дверь, чтобы она не увидела шествия. Я хотела заглушить звук похоронных песен звуками тамбурина.
— Матушка! Матушка! Бей же в тамбурин, чтобы я не слышала этих песен! Я знала, что нынче черный день! Предчувствие не обмануло меня! Цветок лилеи закрывается, когда приходит гроза, — сердце мое закрылось, когда подошла беда. Кто эти несчастные, матушка?
