сказка прожитых минут.
Слишком долго ты здесь не был.
Ты отвык, что здесь не лгут…
Что ж, я вовсе не в обиде.
Время жаждет перемен.
Где жена твоя?
В Мадриде?
Или здесь твоя Кармен?..—
Ваня тронул шаль рукою.
Не хватает нужных слов.
— Кто сказал тебе такое?
— Муж мой. Дмитрий Шинкарев.
Пусть окутывает дымка
даль, которой дорожил,
где остряк, курчавый Димка
рядом жил, с дроздом дружил,
запускал бумажный планер,
охранял тебя в бою —
он твою святую память
переплавил в боль твою.
Он убил твои мечтанья,
он всадил в былое нож…
— Ты ответь,— сказала Таня,—
это правда или ложь? —
Ваня вдруг услышал странный,
никому не слышный гром —
показалось:
все вулканы
оживают в нем самом.
Тучи пенятся кудряво,
раскаленный сыплют град.
Боли медленная лава
растекается до пят.
Долгий дробный грохот града.
Гул моторов.
Гром гранат…
Он ответил:
— Это правда.
Я в Испании женат.
Наши взрывчатые годы,
увлекающая даль…
Донкихоты, донкихоты,
вас поистине мне жаль!
Над наивной вашей ролью
потешается родня…
Но, быть может, с большей болью
вы жалеете меня?
Может статься, вы нам — судьи.
И пронзает вас мороз
оттого, что в мире люди
не умеют жить без слез…
— Молодец, ответил прямо! —
усмехнулась Таня вдруг.
Показалось — ожил мрамор
белых губ и темных рук.
Влажный блеск прикрыла шалью —
забирают слезы в плен.
— Что ж, коль так… я все прощаю,
счастлив будь с твоей Кармен!
И еще виденье шали
не исчезло без следа —
паровозы закричали,
зазвучали поезда,
водопады меж нагорий,
грозы в дальней стороне.
Зашумели штормы в море,
злые пушкп на войне.
И пошел по бездорожью,
продолжая свой поход,
между правдою и ложью
курский Ванька Дон-Кихот.
А наутро, в белой дымке
встретил Димку на тропе,
тихо высказал не Димке,
а как будто сам себе:
— Ты меня повсюду бойся.
Ты украл любовь мою.
Не встречайся, Димка, больше —
или я тебя у бью!
20
Нет, нам не птички на опушке,
в чьем крике кроется беда,
а пушки — черные кукушки —
считали смерти и года.
Их арифметика звучала
куда фатальнее для нас.
Со счета сбившись,
все сначала
вдруг начинала в страдный час.
Крутила танго радиола.
Заводы плавили металл.
Но в знойном небе Халхин-Гола
уже иной июнь витал.
Холмы хасанские. Равнины.
Лед у гранитных берегов.
Как в тихом фильме, белофинны
вдруг возникали из снегов.
И из войны в войну, став "асом,
всегда среди смертей и ран,
летал по самым дымным трассам,
как заколдованный, Иван.
Но грянул громом нестерпимым
фашистский кованый сапог…
Уже майором Ваня Климов
на Южном фронте принял полк.
Опять горел, горел и падал,
из окруженья полз к своим,
