словно тень от крыльев мельниц,
тень от белых облаков.
В летний день, такой медовый,
что кружилась голова,
влез в чужой он сад фруктовый —
просто ради озорства.
Только дернул с ветки грушу —
«Стой!» — услышал чей-то крик.
Оглянулся —
прямо в душу
смотрит черный дробовик.
Над курками — чудо, что ли? —
водопад вороньих кос.
— Вот сейчас добавлю соли,—
звонкий голос произнес.
И увидел Ванька диво,
изумили в первый раз
фиолетовые сливы
двух слегка раскосых глаз,
бровь упругого излома
и такой вишневый рот,
что качнулся, как от грома,
оглушенный Дон-Кихот,
прыгнул — треснула рубаха! —
в руки взял лица овал
и, закрыв глаза от страха,
девочку поцеловал.
И с закрытыми глазами,
услыхав собачий лай,
отскочил назад — и замер.
— Все,— сказал.— Теперь стреляй.—
А девчонка злая разом
потеряла грозный вид,
вдруг ружье швырнула наземь
и заплакала навзрыд.
Так заплакала, что галки
взвились в синий небосвод,
так заплакала, что жалким
стал вдруг Ванька Дон-Кихот.
Он подумал:
«Видно, трушу».
Вслух сказал:
— Ну, что за рев?
Слышишь? Брось.
Вот хочешь грушу?..
Помогает будь здоров! —
Ваня видит — брови злятся,
под бровями — два огня.
— Что за мода… целоваться,
да еще средь бела дня…—
Всхлипнув, грушу надкусила,
помолчала пять минут,
отвернулась и спросила:
— Слушай, как тебя зовут?..
2
Кто поймет людские души!
Им порой не прекословь:
Ваня в сад залез по груши,
а унес с собой любовь.
Повелось теперь за нею:
если Ванька — Дон-Кихот,
значит, Танька — Дульцинея,
так твердят у всех ворот!
Но — дразните, разрывайтесь —
Ванька с Танькой ходят в лес.
Загрустил в избе Сервантес,—
взял идальго и исчез.
Псы в ночи брехали куцо,
только ночи коротки.
Ваня наш не смел коснуться
теплой Таниной руки.
И не раз ревнивой тенью
одноклассник Шинкарев
возникал, как привиденье,
у кладбищенских крестов.
И, от взоров посторонних
хоронясь что было сил,
он на Танин подоконник
тайно маки приносил.
Над деревней сны витали.
Нотный строй он изучал.
И для Тани на гитаре
до утра порой бренчал.
Пересмешник, забияка,
мог подслушать разговор.
Ваня дрался с ним. Однако
драка не решила спор.
Впрочем, зря гитарной музой
Шинкарев будил кусты —
побросала Таня в мусор
шинкаревские цветы.
Словно с первого свиданья,
неподвластна никому,
улыбалась ясно Таня
только Ване одному.
А мальчишки роем целым,
как ведется издавна,
вкривь и вкось писали мелом
двух влюбленных имена.
Нелегко вам видеть, мамы,
что какой-нибудь бутуз,
как союз, меж именами
на заборе ставит плюс…
