Под тиканье секундомера я вглядывался в лицо Анны Стефановны… и вдруг меня пронзило! Я вспомнил гулкое фойе Большого театра, портретную галерею, кучку внимательно слушающих мою лекцию обычных детей и большую фотографию прекрасной молодой женщины. Фотография была вставлена в дорогую раму: подобной почести удостоились всего четыре или пять портретов на этой стене славы…
— Минута прошла, — проквакал голос, — поскольку ни один из зрителей не дал правильного ответа, отвечать буду я.
К Анне Стефановне подошла юная девушка, облаченная в одежды древнегреческой богини и увешанная драгоценностями. Особенно бросался в глаза массивный золотой браслет на запястье правой руки. Девушка была очень красива, но только до тех пор, пока она молчала.
— Итак, — сказала она, — отвечать буду я!
Меня передёрнуло. Юное лицо — а голос столетней старухи! Что может быть отвратительнее! Метресса (а то была именно она) с печальной усмешкой покачала головой.
— Вы видите, мадам, — обратилась она к Анне Стефановне, — вас никто не узнал… Ах, что с некоторыми людьми делает время!.. А между тем, дорогие зрители, перед вами…
«Анна Майер, великая певица, королева оперы! — мысленно воскликнул я. — Гражданка Мира, Национальное Достояние! Как я только не вспомнил раньше, дырявая башка?!»
Ах, как бы я хотел ворваться в студию и сказать метрессе, что Анна Майер не забыта!.. Но Анна Стефановна сама умела за себя постоять.
— Певицу узнают по голосу, — пропела она своим нежным сопрано.
— Рекламная пауза, — с кислой улыбкой проквакала метресса.
А я побежал за нашими.
Скоро мы всемером столпились у экрана, на котором в свете софитов теперь стоял Дядя Фил.
— Знаменитый учёный, академик Филипп Михайлович Кузнецов, — скрипела метресса, — внёс огромный вклад в развитие методик создания Искусственной Гениальности… Что же заставило его всё бросить? Я полагаю, что…
— Что тут полагать? — перебил академик. — Достаточно один раз услышать голос Анны Майер, чтобы отличить Божий дар от…
Договорить ему не дали. Впрочем, он наверняка договорил, просто мы уже не услышали: началась новая рекламная пауза. Она была вдвое длиннее предыдущей. После неё перед многомиллионной аудиторией с прохладной прибалтийской улыбкой на устах предстал Каарел Томмссааре. Кроваво-красные губы метрессы расплылись в плотоядной ухмылке.
— Этот мальчик, — заговорила она, вдоволь налюбовавшись нашим Эстонцем, — когда-то подавал большие надежды… Очень большие надежды. К сожалению, он был горд, или глуп и не понимал, кому эти надежды нужно подавать, хотя ему подсказывали. И Судьба покарала его за гордыню…
