После получаса всяческих "батман-тандю" и "рондежамбов" по лицам балерин градом катился пот. Мне казалось, что некоторые вот-вот упадут от усталости. Но Эстонца это нисколько не волновало. Объявив "адажио", он поднялся и побрел вдоль станка, безжалостно выкручивая ученицам пятки. Я совсем не узнавал нашего тихого, доброго доктора…
Девушки очень старались, но красиво получалось не у всех. Кто-то, едва не плача, кусал губы. Кто-то — наоборот, нарочно широко улыбался. Но были и такие, кому упражнение вовсе не казаось тяжелым. Тийна, замерев на одной ножке, весело подмигнула мне. Она стояла в самом центре зала, среди лучших балерин.
— Томмсааре, второе замечание! — бросил Эстонец.
Я возмутился. Подумаешь, какие мы строгие!.. Тийна ничуть не смутилась. Едва Эстонец отвернулся, она снова подмигнула мне и показала братцу язык. Она забыла про зеркало. Эстонец снова хлопнул в ладоши.
— Томмсааре, на крайний станок! — велел он, когда музыка стихла. — Это будет ваше место до конца года!
Похоже, это наказание считалось очень тяжелым. Во всяком случае, Тийна ужасно расстроилась. Но спорить не посмела. Отвесив суровому брату реверанс, она понуро встала к самым слабым ученицам.
— Из-за Томмсааре повторяем адажио сначала! — объявил вредный Эстонец, и по классу пронёсся чуть слышный стон, который тотчас замер под тяжёлым взглядом балетмейстера.
На глазах Тийны появились слёзы. Старательно чертя кончиком атласной туфли широкие круги в воздухе, она не удержалась и громко всхлипнула. Эстонец опять оборвал музыку.
— Что за истерика?! — прошипел он. — В классе! Стыдно! Вон!
Зарыдав, Тийна сорвалась с места и исчезла за дверью. Я был так возмущен бесчеловечностью Эстонца, что не захотел ни минутой дольше задерживаться на его занятии. Не попрощавшись, я встал со скамейки и гордо покинул класс.
Тийна стояла у окна в коридоре, уткнувшись лбом в холодное стекло и кутаясь в кофточку.
— Как он может так поступать?! — воскликнул я, остановившись чуть поодаль. — Неужели он не понимает, что здесь не Большой театр, а обыкновенный кружок?..
Тийна захлюпала носом ещё сильнее. Я подошёл поближе.
— Ты… ну… успокойся, — посоветовал я. — Хочешь, я ребятам скажу, мы ему булавку на стул…
Тийна обернулась. Хрупкая, заплаканная, она выглядела такой несчастной и беззащитной!.. И — о ужас! — мне вдруг захотелось снять свитер и набросить ей на плечи… Я поспешно отступил на полшага.
— Вот ещё! Я сама с ним разберусь, — буркнула Тийна, хмуря брови точь-в-точь как Эстонец. — Но всё равно, спасибо за сочувствие, Илюша…
